Грубость в отношении себя считаю неуместной. Особенно, когда исходит со стороны детей.
Не лучший отец во вселенной, быть может. Но им, в ком течёт мой ихор, просто не с чем было сравнивать.
Хотели бы они оказаться продолжением рода Ареса?
И я довольно лоялен. Кто ещё позволил бы столько вольностей, не привлекая ни к каким правилам? И к тому же, отношения наши, за редким исключением, всегда можно было назвать дружескими. Я — тот из отцов, которого обычно называют "мировым". Но  и для меня порой бывают недопустимые моменты.

Я — сын Зевса, один из двенадцати Великих Богов и требую к себе должного уважения. Но, что ещё хуже — уважения со стороны собственных детей. И даже если может показаться, что отношусь к этому пренебрежительно, то всё равно, никак иначе.
Мне не понравилось поведение Оссы, явившейся на совет с извещением для Громовержца. Правда, дела наши выносить на всеобщее обозрение я не стал, несмотря на некоторые обсуждения по этому поводу, после её исчезновения. Думаю  всё же, что "недопустимо" — то самое слово, что может подходить данной ситуации. И мне всё равно, чем руководствовалась моя дочь, в своём поведении. Настроением ли, не позволявшим вежливости ко мне или быть может, некими иными мотивами, повлиявшими на её лояльность. Но я был и ещё на целую вечность, как ни крути, останусь её отцом. Ей придётся признать мой авторитет, коль уж  этого не случилось за пару тысячелетий. И  когда раздражение моё вновь сойдёт на "нет", сделать для себя должные выводы.

Возле квартиры Фамы оказываюсь сразу же, как только освобождаю собственное время. У меня достаточно дел остаётся кроме, но каким отцом я буду, если не выделю времени для воспитания собственного ребёнка?
Три громких удара в дверь. Никаких сомнений, ещё до моего появления тут, она уже знает, что я явлюсь. В конце концов, мы Боги. И бонусов это даёт ровно столько же, сколько и обязанностей в том, чтобы вести себя определённым образом. Мне легко было отшутиться от выпадов Ареса и насмешек Афины, сославшись на её юный возраст и желание выделиться среди моих детей своим поведением. Но нам определённо нужно было поговорить о случившемся сегодня. Я всегда был больше её другом, нежели отцом. Но оставался, как ни крути, всё же, в качестве последнего.

— Не буду спрашивать, можно ли мне сюда. Улыбаюсь, когда дверь распахивается и наблюдаю недовольную физиономию. В этой вселенной не существует дверей, что стали бы для меня преградой. И к тому же, я не намерен разворачиваться и уходить, пусть даже главным её желанием на данный момент, судя по выражению лица, является необходимость отправить меня куда подальше. Что во мне, говоря откровенно, тоже вызывает небывалое удивление. Не помню, чтобы убил  какого-нибудь дружка или похитил подругу, вернув затем с разорванным платьем. Впрочем, в детали её окружения никогда не вникал, могло быть всякое. Всё равно не считаю таким уж поводом на меня злиться.
— Осса, я войду. Улыбаюсь, её разглядывая, пока преграждает мне путь в свою квартиру. Не пытаюсь применять силу и не угрожаю, но даже ей должны быть понятны самые очевидные правила. Если родной отец явился на порог, то глупо держать его в коридоре. Особенно, если единственное, что может заставить его развернуться и уйти — собственное желание. Которого у меня, как должно быть очевидно даже дочери, совершенно сейчас нет. А вот жажды поговорить с ней — напротив.

Размышляет некоторое время прежде, чем отходит. Мудрое решение, чтобы не усугублять наш конфликт. Посмеиваюсь только, оказываясь внутри, когда за моей спиной захлопывается дверь. Оглядываю убранство её квартиры, в которой ни разу ещё не был. Выяснить, где она проживает в мире смертных, не представляло для меня такой уж проблемы. Пусть даже приглашения на новоселье мне никогда не высылали. Мы оба перемещаемся по всем точкам мира, в зависимости от поручений Зевса. Глупо придавать особенное значение каждому месту, где останавливаешься.
— Сразу к делу. Даже вид не стараюсь изобразить, что явился исключительно, чтобы узнать, как она жива и здорова. В курсе, что это так, всё иное мне давно уже было бы известно. И обычно наши встречи проходили иначе — я целовал её в лоб, говорил о том, как прекрасно выглядит, расспрашивал о том, как проводит свою вечность. Мне нравилось проводить с ней время, пусть и позволял я себе это совершенно не часто. Но обычно это были приятные встречи отца с его ребёнком, редко омрачённые разговорами, подобно тому, с которым я явился. Сегодня же это было скорее исключение, чем правило. Я не был доволен тем, как она повела себя на Олимпе, в присутствии других Богов. Не могу сказать, что унижение, я с лёгкостью выхожу из ситуаций, подобных этим. Но глупо было бы говорить, что мне это понравилось.
— Считаешь, что та ситуация была допустимой? Складываю руки на груди, разглядывая старшую из дочерей от Гекаты. У нас определённо не сложились отношения с её матерью в какой-то момент, но на ней я не собирался это отражать. Так что думаю, принцип о первом нападении не должен работать именно в таком смысле. И уж тем более, не могу припомнить случая, чтобы в какой-то момент оскорбил её саму. Я на многое способен, особенно после вина Диониса, целые города порой почти рушились. Но не могу припомнить случая, чтобы плохо поступил хоть с одним из своих детей. Кроме Луки. Я не должен был позволять ему меня ненавидеть. Только и речь сейчас шла совершенно не о нём.
— Ты явилась на совет Олимпийцев и когда я задал тебе вопрос, ответила вдруг, что это не моё дело и могу заткнуться. Мне прекрасно известно, что провалами в памяти Фама не страдает и вряд ли не может воспроизвести в своих мозгах той ситуации. И я этого сделать не пытаюсь. Просто акцентирую внимание на том, что именно мне не понравилось.
С каких пор, разговаривать с отцом в подобном тоне допустимо? К тому же, я не был в тот момент всего лишь её родителем. Она явилась на Совет со своей информацией, а я  являлся тем, кто на него был по естественным причинам приглашён. Так что, как ни крути, но обстоятельства всё равно остаются неизменными: Осса не должна была позволять себе разговаривать со мной в подобном тоне. Хотя, смотрю в её глаза и не могу оставаться злым слишком долго.
— Ладно, извини. Всё же, быть настолько грубым не могу, хоть поведение её и не доставило мне никакого удовольствия. Дети бывают, что ведут себя ужасающе, особенна эта их представительница, что устраивала порой нам с её матерью сладкую жизнь. Но настолько нападать всё же не стоило.
Приобнимаю её, положив руки на плечи и целую в макушку. Мы давно не виделись — почти с самого момента, как мы с Гекатой официально стали супругами. Даже смешно, насколько впятером так и не успели побыть одной семьёй. Наверное, нужно было ловить момент, чтобы запомнить эти мгновения. Но сначала было не до того, а после всё превратилось...Не сказать, что в снежный ком. Нас завалило сразу.
— Здравствуй. Чувствую, что не отвечает мне. Даже не шевелится, словно дружеские чувства к ней решил проявить неизвестный фавн. И это отсутствие пиетета к собственному отцу уже начинает восхищать. Даже я никогда не проявлял столько бунтарских наклонностей.
Убираю от неё руки и делаю несколько шагов назад, давая личное пространство. Потому что смотрят на меня так, словно замуж её выдал за Гефеста, не спросив мнения о том. Интересный факт: я никогда не поступал с собственными детьми жестоко.

— И возвращаясь к насущному вопросу. Считаешь, что имела право так говорить со мной? Не хочу быть ни грубым, ни злым, но мне нужно как минимум понять, что произошло между нами, пока мы не виделись. Плевать на насмешки остальных Богов, что я собственных отпрысков в узде держать не способен, не устроили бы вторую войну. Но мне не нравится, когда ко мне так относятся собственные дети.
— Во-первых, ты находилась в официальной обстановке и должна была проявить ко мне должное уважение. Я — не смертный и не сатир, чтобы ты позволила себе подобное. Я был и остаюсь тем, к кому ты должна испытывать пиетет.  Знаю, что она о том тоже в курсе. Как  была и в  тот момент, когда открыла свой замечательный ротик, чтобы исторгнуть те грубые слова. Просто её, судя по всему, это совершенно не волновало. Ну надо же,  сколько у них с мамочкой общих качеств. Со мной, кстати говоря, тоже.
— А во-вторых, что гораздо важнее — я твой отец. Ты не можешь разговаривать со мной в подобном тоне. Конечно же, лёгкое раздражение не скрыть из моего голоса. Я не в ярости и не гневаюсь, вряд ли способен на подобные чувства по отношению к собственным детям. Но имею всё же право не испытывать никакого удовольствия от подобных плевков в лицо. Пусть и выражены они были всего лишь грубыми словами. Другому бы не спустил — грани шуток и насмешек заканчиваются ровно там, где мне это перестаёт нравиться. Но она — мой родной ребёнок. Тут и разговор другой. Хоть и нравится мне всё это ровно точно также.
— В следующий раз, если будешь не в настроении, придержи это при себе. Я всегда старался быть другом для бессмертных своих детей, не будучи строгим отцом. Но это не значит, что не способен был им быть вовсе. Вопрос выбора, но никак не возможностей. — Мне не нравится, когда ты так разговариваешь со мной. Рассматриваю гостиную, не чувствуя ничьего присутствия  в квартире, кроме нас. Что и отлично, надо сказать. Будь здесь кто-нибудь из её парней, с ним бы не церемонился и выкинул в окно. Я не был в настроении, а у Фамы были замечательные бонусы в виде принадлежности к моим детям. К тому же, всегда горжусь сыновьями, когда стремятся к моему количеству, но предпочитаю ничего не знать о личной жизни дочерей. Догадываюсь где-то там, в глубине души, что вряд ли это так, но думать предпочитаю исключительно про их непорочность.
— И к тому же. Отвлекаюсь от сторонних  мыслей, всё внимание возвращая дочери. Засовываю руки в карманы джинсов и даже не стараюсь изобразить дружелюбие. Ну, или хотя бы, удовольствие от подобного поведения.
— Ну и что случилось, что ты решила вдруг, что так можно?  Должны же быть хоть какие-то причины. Не представляю, что повёл бы себя подобным образом с Зевсом, не надумай он оскорбить меня до глубины души, чего за нашу вечность припомнить не могу. Я знаю, что он — не лучший отец, но не имею к нему, по поводу себя, никаких претензий. Однако и на фоне него кажусь родителем ещё лучшим. Я никогда, в отличии от отца, не втягивал собственных детей в авантюры и не заставлял их идти против собственной семьи. И даже не помню, чтобы оскорбил, хоть словом, хоть делом.
Я — из плеяды лояльных отцов, коих мало на Олимпе. Арес не прочь всегда собственных детей отправить на кровавую битву, где они могут не выжить, потому что это рождает гордость, Афродита про многих своих вряд ли помнит, несмотря на то, что рожала, Аполлон...про судьбы племянников вообще не хочу. Даже меня это периодически поражало, великая песнь безумия и несчастливых судеб.
Так что, я не был так уж плох, как полагаю, чтобы вести себя со мной подобным образом.
И если дело было не в том, кто я таков, то хотелось бы всё же, узнать причины.

Несмотря на все свои минусы, у смертных есть одно интересное качество — новизна, из-за скоротечности своей жизни, они стремятся внести в нее что-то новое, особое, а иногда это может даже впечатлить богов. К чему все это? да к тому, что лучезарному богу захотелось воспользоваться этим качеством смертного у одного своего хорошего знакомого. Хотя. как знакомого, прославленного героя раз уж на то пошло. Полукровка, сын Посейдона. А заодно просто безотказный парень (во всяком случае, Аполлону он еще ни разу не говорил нет), Перси Джексон!
Добраться до обиталища уже повзрослевшего воспитанника лагеря полукровок проблемы никаких не было, телепортацию еще никто не отменял. И вот, он уже ждал хозяина квартиры уютно устроившись на диване, закинув ногу на колено. На Мусагете была цветастая рубашка подчеркивавшая его идеальную статную фигуру, легкие светлые штаны и мокасины с дырочками. Наряд не ахти, но Аполлону казалось что он неотразим как и всегда. Завидев хозяина сего жилья, Аполлон поднялся и одарил полубога яркой улыбкой.
— Перси Джексон, герой Олимпа! — произнес бог целительства и музыки, — как возмужал и обрел мужскую стать! — подметил брат-близнец Артемиды, понимая конечно что явно не похвальбы в свой адрес он пришел выслушивать, — рад видеть тебя. Мы тут одни? - Аполлон воспользовался мистическим зрением чтобы посмотреть нет ли кого за дверью, ни человека, ни монстра, ни полубога не было. Довольно кивнув, Феб произвел небольшую вспышку света, после которой обнаружилось что на нем уже был античный хитон открывающий половину груди, сандалии, а на голову красовался яркий  зеленые лавровый венец, — хмм, так-то лучше, — ему гораздо больше нравилась классическая мода, а после щелчка пальцев на журнальном столике появились два блюда с традиционными греческими закусками и посередине большая амфора, — угощайся.
Жестом Аполлон пригласил Перси сесть (да-да, хозяйничать в чужом доме, это конечно весьма учтиво), а сам же , взяв виноградину и ловко поймав ее воздухе ртом обратился к темноволосому молодому человеку, — наверное тебя раздирают мысли ,зачем же сам Аполлон навестил тебя в сей час? — он приподнял бровь глядя в глаза полубогу, — да-да, знаю, множество тебе подобных есть на свете. и менее занятых, понимаю. Но нужен мне ты ,а не кто-то иной, — с этими словами Аполлон сел напротив героя, — не чудовищ хочу повержения, ни пропажи находки, желаю... твою справедливость и разум испытать, — весьма серьезным тоном произнес бог, глаза его чуть засияли золотом, а в комнате стало как-то даже теплее, — надеюсь, не откажешь мне, Перси Джексон? Условия поведаю тебе вскорь, — пристально сверлил Аполлон взглядом сына Посейдона, само собой, не ожидал он совсем услышать даже намек на отказ.

Понимаю, что время поджимает, но всё ещё не могу себе позволить торопиться. Не доверяю Войту и его репутации, что впереди него бежит  - главная тому причина. Не слишком долго нахожусь на улицах Чикаго, но некоторые вещи узнать успел. Вовсе не способствующие сотрудничеству между отделами и моей оголтелой вере в сержанта, всеми способами пытающегося сейчас добыть информацию. Да, я понимаю его мотивы, как копа, жаждущего узнать, кто же травит детишек и начальника целого отдела, расследующего отнюдь не простое дело. Но нет уверенности, что до придурков на улице не дойдёт затем, кто сотрудничал с ним, причём, вовсе не теми способами, что он предлагал. И к тому же, не нравится совершенно, когда в чужие дела вламываются с грацией пьяного слона, даже не пытаясь прощупать почву. Когда речь идёт о наркотиках, весьма очевидно, к чьей компетенции это относится. Но самый известный коп 21-го участка, насколько мне известно, редко опускается до банального сотрудничества с коллегами, выше которых себя считает. И иногда это приносит проблемы. Всем из нас. Его ребята подставили меня, забрав в отдел прилюдно, пытаясь продемонстрировать силу. Из плюсов - я отлично продемонстрировал своё отношение к тем, кто носит полицейские жетоны. Из минусов - любое нездоровое движение на улицах и вопросы возникнут. А я далеко не один месяц потратил, чтобы подобраться к истине. И как только стал узнавать больше, чем нужно...Ладно. Работать приходится с тем, что есть, как обычно. И решения принимать отталкиваясь от имеющейся информации. Сейчас не свяжешься с наркоотделом, делать это через Войта не собираюсь. Разве что, остановить очередную малышню, собирающуюся совершить очевидно неправильный выбор в своей жизни. Конечно же, я тоже беспокоюсь о детях, что бы не говорил вслух. Опасаюсь просто сделать ещё хуже, чем есть. Когда долго работаешь под прикрытием, не слишком доверять учишься даже копам. Особенно тем, чья репутация весьма сомнительна. Я вовсе не из тех, кто всех считает оголтело преданными закону из тех, кто носит одну со мной форму. Приходится порой быть осторожным.

Смеюсь только, когда дверь импровизированной клетки вновь распахивается и сержант оказывается возле меня. Буквально ничего не остаётся от той равнодушной самоуверенности, наблюдать которую приходилось ещё недавно. Когда не сработали угрозы, ничего не остаётся, кроме чистой и искренней ярости. Я понимаю это чувство. На некоторых допросах сдержаться действительно трудно было. Но ух... Приятно ощущать себя раздражителем даже для тех, кто работает больше, чем ты живёшь на белом свете. Уверен, не первый у него такой и вряд ли последний, но будем считать, что он не совсем справился. Будь я действительно преступником, то не сказал бы ни слова, продолжая издеваться буквально над всем, что мне предлагали. В нынешней ситуации проблема заключается в том, что я не желаю навредить обществу и позволить очередным деткам закинуться дрянью. А если бы мне было наплевать? У отдела расследований ничего нет и  методы, ими применяемые, работают очевидно не лучшим образом, несмотря на всю славу. Знаю, что со многим справляются, ничуть не умаляю достоинств и достижений. Но благо, что большинство подонков на улице на меня не походят. А такие как я не переходят на тёмную сторону, как она не пыталась бы засосать. Со многим встречался, в бытность свою под прикрытием и в нормальной работе. Некоторые ломаются, а некоторые настолько погружаются, что уже выплыть не могут. И тогда всё становится действительно плохо. Те из нас, кто шли за определёнными идеалами, очки розовые разбивают в первые месяцы. А дальше остаётся только выбирать, что даже в этих, исходных условиях, кажется правильным. И хуже всего в этом, когда своим доверять уже не можешь. Мне было знакомо это чувство.
- Я уже у вас, не вижу в этом какой-нибудь особенной проблемы. Семьи нет, друзей нет, девки нет...Чем надавите? Мне кажется, не слишком много времени остаётся до момента, когда мне прилетит по физиономии. Вижу бешенство в глазах сержанта и почти готов ему поверить. Не знаю, что его заводит больше - отсутствие всяческого пиетета или искренние переживания за то, что вот-вот произойдёт на улицах. Очевидно понял, что не шучу совершенно о том, что знаю. И мне не плевать. Но я также понимаю все последствия - придётся уходить либо в глубокую тень, либо возвращаться, если сегодня у моих милых новых друзей сегодня что-нибудь сорвётся. Чёртов отдел устроил мне проблему, даже не пытаясь смотреть куда-то в корень дела. Ладно. Я понимаю примерно, чем они руководствовались. Плохо, что теперь всё летит в полную ж...Нет, серьёзно. Они ничего бы от меня не добились, искренне не желай я срывать чьи-то планы и рисковать собственной шкурой. Меня забавляет даже, насколько сильным раздражителем я могу быть. Видимо, правильно говорят, что хуже нет преступника, чем полицейский.

- Мне не нужна сделка, у вас ничего на меня нет. Информация, которой обладаю, в обмен на...что? На то, что перестанете комедию разыгрывать передо мной и угрожать проблемами? Не думаю, что меня это интересует. Продолжаю вести себя нагло, даже забавляясь от мысли, насколько же сержант готов черту перейти. Подозреваемых бить конечно же нельзя, об этом все законы и внутренние уставы гласили. А у меня даже статуса на данный момент такового быть не могло. Никто мне не предъявлял первоначальных обвинений. Да и не могли. Я очень был осторожен, а прикрытие моё было официальным. Вряд ли у отдела расследований могла появиться хоть какая-нибудь информация.
Вижу, как белеет от ярости лицо собеседника и нахожу, на самом деле, это чем-то необычайно занятным. Не знаю даже, почему именно. О нём столько слухов ходило, о его суровости, что это в интересный конкурс превращалось под названием "что он сделает с задержанным?" Признаться, почти огорчён, что всё ещё ведёт себя почти подобающим образом, кроме парочки угроз. Но кто из нас тем грешен не был, не правда ли? Можно сказать, что встреча довольно легко проходит. С учётом того, что на кон поставлено. Знает, что я не лгу. Зачем бы мне понадобилось дразнить медведя? Но мне правда приходится беспокоиться о последствиях. Я бы сделал всё аккуратно. Не представляю, как будет действовать отдел Войта, с их грациозностью едва родившего бегемота. Правда не понимают, что за сложности в делах  с наркотиками? Когда ты ловишь убийцу - ты ловишь убийцу. Когда ты борешься с наркотой - не надо бегать и орать об этом на всех улицах.

- Так что, можете меня помариновать здесь, я не прихотливый, а затем, ничего не добившись, выпустить. Обнять ли на прощание или как, при всех. Не важно. Я разберусь с этим. Вижу, как Войт разворачивается, понимая очевидно, что совершенно не шучу. Нет, правда. Мог бы попробовать всё вытрясти силой, но увы и ах...может, я из тех смелых, у кого наглость лишь до первой угрозы собственной шкурки? Таких тоже много на улицах. Можно было бы все варианты опробовать.
- Но...Ладно. Вижу, как разворачивается, на меня уставившись и улыбаюсь, даже не пытаясь дёргаться. Я всё ещё не имею никакого особенного желания сотрудничать. Но время правда поджимает и мне, как и им, не нужны детские трупы совершенно. Отрава, что вот-вот окажется в очередной из школ - не лучший вариант развития событий. И раз уж приходится сидеть здесь, то нужно хотя бы минимизировать последствия и довериться отделу расследований.
- Мне не нужна сделка на бумаге, от лица прокуратуры, с чем угодно. Давайте заключим её на словах. Допустим, я сообщаю сейчас, что это будет за школа, где и когда будет продажа. А вы рассказываете мне, как будете действовать. Просто интересно. Мне скучно, а здесь, так понимаю, ещё придётся время провести. Я ничего не получу от того, что произойдёт сегодня, так что, вроде бы плевать. Первое, что меня интересует - что будет со мной дальше. Второе - как вы поступаете в подобных случаях? Оценю, насколько это теоретически может меня задеть, а там уж, возможно... Может быть  и выглядит, что пробило, как страх за собственную шкурку, но плевать. Я просто не хочу, чтобы они мне сорвали всё, что возможно. И если оценю ход действий, как нормальный, то сообщу. Может быть, внесу собственные коррективы. Надо же чем-то развлекаться в их глазах. Хотя, можно предложить план получше. Речь идёт далеко не о школе и не о двух, что по цепной реакции за собой повлечёт буквально, что угодно. Не могут же они не понимать этого. Дубинкой махать хорошо лишь на свободном пространстве возле пещер, но не в тесной квартирке, с огромным шансом залепить по носу себе же.
- Или, давайте так, к чему всё усложнять. Вы отпускаете меня, а деткам-конфеткам не достанется наркота сегодня. Дальше - ваше дело, что делать с информацией о том, где она должна появиться по плану. Вовсе не туп и не сдаю себя с потрохами, подтверждая некую причастность. Записи разговоров здесь очевидно не ведётся, а подписывать бумаги  я не собираюсь. И да-да-да, понимаю изъян в этом плане, который сейчас должен видеть и Войт. Как только я совершу хоть что-то, чтобы это остановить, то тут же подтверждаю собственную причастность. Но не все преступники  гениальны всё-таки и всё на три хода видят вперёд. Первый и главный интерес - выбраться от копов, когда замели. Редко продумывают все последствия, что даже содействием подтверждают собственную вину. Но у меня, в отличии от них, есть план. Я  не собираюсь подтверждать собственную причастность ни к чему, хотя мне и этого бояться не нужно. Они не предъявят мне обвинения в любом случае. Всё, что я делаю, всё согласовано с высоким начальством. Так что, о себе я как раз не беспокоюсь. Только о том, что отрава сегодня найдёт очередных маленьких покупателей.
- Лень сидеть здесь долго. Можем помочь друг другу и разбежаться в разные стороны. Прекрасно понимаю, как наивно в глазах сержанта это звучит, но не может же он не ухватиться за подобную возможность. Ну, или всё ещё попытаться выбить из меня эту информацию. Его право поступать как угодно. Впрочем, почти уверен уже, что с моими приятелями он не связан и злится сейчас искренне вполне, но карты раскрывать всё ещё не тороплюсь. Не мои проблемы, на самом деле. А если бы я впрямь был злодей? Что бы они с этим делали? Уверен, что неплохой отдел. Но всё ещё не убедился в том, что о них слышал.

Грубость в отношении себя считаю неуместной. Особенно, когда исходит со стороны детей.
Не лучший отец во вселенной, быть может. Но им, в ком течёт мой ихор, просто не с чем было сравнивать.
Хотели бы они оказаться продолжением рода Ареса?
И я довольно лоялен. Кто ещё позволил бы столько вольностей, не привлекая ни к каким правилам? И к тому же, отношения наши, за редким исключением, всегда можно было назвать дружескими. Я — тот из отцов, которого обычно называют "мировым". Но  и для меня порой бывают недопустимые моменты.

Я — сын Зевса, один из двенадцати Великих Богов и требую к себе должного уважения. Но, что ещё хуже — уважения со стороны собственных детей. И даже если может показаться, что отношусь к этому пренебрежительно, то всё равно, никак иначе.
Мне не понравилось поведение Оссы, явившейся на совет с извещением для Громовержца. Правда, дела наши выносить на всеобщее обозрение я не стал, несмотря на некоторые обсуждения по этому поводу, после её исчезновения. Думаю  всё же, что "недопустимо" — то самое слово, что может подходить данной ситуации. И мне всё равно, чем руководствовалась моя дочь, в своём поведении. Настроением ли, не позволявшим вежливости ко мне или быть может, некими иными мотивами, повлиявшими на её лояльность. Но я был и ещё на целую вечность, как ни крути, останусь её отцом. Ей придётся признать мой авторитет, коль уж  этого не случилось за пару тысячелетий. И  когда раздражение моё вновь сойдёт на "нет", сделать для себя должные выводы.

Возле квартиры Фамы оказываюсь сразу же, как только освобождаю собственное время. У меня достаточно дел остаётся кроме, но каким отцом я буду, если не выделю времени для воспитания собственного ребёнка?
Три громких удара в дверь. Никаких сомнений, ещё до моего появления тут, она уже знает, что я явлюсь. В конце концов, мы Боги. И бонусов это даёт ровно столько же, сколько и обязанностей в том, чтобы вести себя определённым образом. Мне легко было отшутиться от выпадов Ареса и насмешек Афины, сославшись на её юный возраст и желание выделиться среди моих детей своим поведением. Но нам определённо нужно было поговорить о случившемся сегодня. Я всегда был больше её другом, нежели отцом. Но оставался, как ни крути, всё же, в качестве последнего.

— Не буду спрашивать, можно ли мне сюда. Улыбаюсь, когда дверь распахивается и наблюдаю недовольную физиономию. В этой вселенной не существует дверей, что стали бы для меня преградой. И к тому же, я не намерен разворачиваться и уходить, пусть даже главным её желанием на данный момент, судя по выражению лица, является необходимость отправить меня куда подальше. Что во мне, говоря откровенно, тоже вызывает небывалое удивление. Не помню, чтобы убил  какого-нибудь дружка или похитил подругу, вернув затем с разорванным платьем. Впрочем, в детали её окружения никогда не вникал, могло быть всякое. Всё равно не считаю таким уж поводом на меня злиться.
— Осса, я войду. Улыбаюсь, её разглядывая, пока преграждает мне путь в свою квартиру. Не пытаюсь применять силу и не угрожаю, но даже ей должны быть понятны самые очевидные правила. Если родной отец явился на порог, то глупо держать его в коридоре. Особенно, если единственное, что может заставить его развернуться и уйти — собственное желание. Которого у меня, как должно быть очевидно даже дочери, совершенно сейчас нет. А вот жажды поговорить с ней — напротив.

Размышляет некоторое время прежде, чем отходит. Мудрое решение, чтобы не усугублять наш конфликт. Посмеиваюсь только, оказываясь внутри, когда за моей спиной захлопывается дверь. Оглядываю убранство её квартиры, в которой ни разу ещё не был. Выяснить, где она проживает в мире смертных, не представляло для меня такой уж проблемы. Пусть даже приглашения на новоселье мне никогда не высылали. Мы оба перемещаемся по всем точкам мира, в зависимости от поручений Зевса. Глупо придавать особенное значение каждому месту, где останавливаешься.
— Сразу к делу. Даже вид не стараюсь изобразить, что явился исключительно, чтобы узнать, как она жива и здорова. В курсе, что это так, всё иное мне давно уже было бы известно. И обычно наши встречи проходили иначе — я целовал её в лоб, говорил о том, как прекрасно выглядит, расспрашивал о том, как проводит свою вечность. Мне нравилось проводить с ней время, пусть и позволял я себе это совершенно не часто. Но обычно это были приятные встречи отца с его ребёнком, редко омрачённые разговорами, подобно тому, с которым я явился. Сегодня же это было скорее исключение, чем правило. Я не был доволен тем, как она повела себя на Олимпе, в присутствии других Богов. Не могу сказать, что унижение, я с лёгкостью выхожу из ситуаций, подобных этим. Но глупо было бы говорить, что мне это понравилось.
— Считаешь, что та ситуация была допустимой? Складываю руки на груди, разглядывая старшую из дочерей от Гекаты. У нас определённо не сложились отношения с её матерью в какой-то момент, но на ней я не собирался это отражать. Так что думаю, принцип о первом нападении не должен работать именно в таком смысле. И уж тем более, не могу припомнить случая, чтобы в какой-то момент оскорбил её саму. Я на многое способен, особенно после вина Диониса, целые города порой почти рушились. Но не могу припомнить случая, чтобы плохо поступил хоть с одним из своих детей. Кроме Луки. Я не должен был позволять ему меня ненавидеть. Только и речь сейчас шла совершенно не о нём.
— Ты явилась на совет Олимпийцев и когда я задал тебе вопрос, ответила вдруг, что это не моё дело и могу заткнуться. Мне прекрасно известно, что провалами в памяти Фама не страдает и вряд ли не может воспроизвести в своих мозгах той ситуации. И я этого сделать не пытаюсь. Просто акцентирую внимание на том, что именно мне не понравилось.
С каких пор, разговаривать с отцом в подобном тоне допустимо? К тому же, я не был в тот момент всего лишь её родителем. Она явилась на Совет со своей информацией, а я  являлся тем, кто на него был по естественным причинам приглашён. Так что, как ни крути, но обстоятельства всё равно остаются неизменными: Осса не должна была позволять себе разговаривать со мной в подобном тоне. Хотя, смотрю в её глаза и не могу оставаться злым слишком долго.
— Ладно, извини. Всё же, быть настолько грубым не могу, хоть поведение её и не доставило мне никакого удовольствия. Дети бывают, что ведут себя ужасающе, особенна эта их представительница, что устраивала порой нам с её матерью сладкую жизнь. Но настолько нападать всё же не стоило.
Приобнимаю её, положив руки на плечи и целую в макушку. Мы давно не виделись — почти с самого момента, как мы с Гекатой официально стали супругами. Даже смешно, насколько впятером так и не успели побыть одной семьёй. Наверное, нужно было ловить момент, чтобы запомнить эти мгновения. Но сначала было не до того, а после всё превратилось...Не сказать, что в снежный ком. Нас завалило сразу.
— Здравствуй. Чувствую, что не отвечает мне. Даже не шевелится, словно дружеские чувства к ней решил проявить неизвестный фавн. И это отсутствие пиетета к собственному отцу уже начинает восхищать. Даже я никогда не проявлял столько бунтарских наклонностей.
Убираю от неё руки и делаю несколько шагов назад, давая личное пространство. Потому что смотрят на меня так, словно замуж её выдал за Гефеста, не спросив мнения о том. Интересный факт: я никогда не поступал с собственными детьми жестоко.

— И возвращаясь к насущному вопросу. Считаешь, что имела право так говорить со мной? Не хочу быть ни грубым, ни злым, но мне нужно как минимум понять, что произошло между нами, пока мы не виделись. Плевать на насмешки остальных Богов, что я собственных отпрысков в узде держать не способен, не устроили бы вторую войну. Но мне не нравится, когда ко мне так относятся собственные дети.
— Во-первых, ты находилась в официальной обстановке и должна была проявить ко мне должное уважение. Я — не смертный и не сатир, чтобы ты позволила себе подобное. Я был и остаюсь тем, к кому ты должна испытывать пиетет.  Знаю, что она о том тоже в курсе. Как  была и в  тот момент, когда открыла свой замечательный ротик, чтобы исторгнуть те грубые слова. Просто её, судя по всему, это совершенно не волновало. Ну надо же,  сколько у них с мамочкой общих качеств. Со мной, кстати говоря, тоже.
— А во-вторых, что гораздо важнее — я твой отец. Ты не можешь разговаривать со мной в подобном тоне. Конечно же, лёгкое раздражение не скрыть из моего голоса. Я не в ярости и не гневаюсь, вряд ли способен на подобные чувства по отношению к собственным детям. Но имею всё же право не испытывать никакого удовольствия от подобных плевков в лицо. Пусть и выражены они были всего лишь грубыми словами. Другому бы не спустил — грани шуток и насмешек заканчиваются ровно там, где мне это перестаёт нравиться. Но она — мой родной ребёнок. Тут и разговор другой. Хоть и нравится мне всё это ровно точно также.
— В следующий раз, если будешь не в настроении, придержи это при себе. Я всегда старался быть другом для бессмертных своих детей, не будучи строгим отцом. Но это не значит, что не способен был им быть вовсе. Вопрос выбора, но никак не возможностей. — Мне не нравится, когда ты так разговариваешь со мной. Рассматриваю гостиную, не чувствуя ничьего присутствия  в квартире, кроме нас. Что и отлично, надо сказать. Будь здесь кто-нибудь из её парней, с ним бы не церемонился и выкинул в окно. Я не был в настроении, а у Фамы были замечательные бонусы в виде принадлежности к моим детям. К тому же, всегда горжусь сыновьями, когда стремятся к моему количеству, но предпочитаю ничего не знать о личной жизни дочерей. Догадываюсь где-то там, в глубине души, что вряд ли это так, но думать предпочитаю исключительно про их непорочность.
— И к тому же. Отвлекаюсь от сторонних  мыслей, всё внимание возвращая дочери. Засовываю руки в карманы джинсов и даже не стараюсь изобразить дружелюбие. Ну, или хотя бы, удовольствие от подобного поведения.
— Ну и что случилось, что ты решила вдруг, что так можно?  Должны же быть хоть какие-то причины. Не представляю, что повёл бы себя подобным образом с Зевсом, не надумай он оскорбить меня до глубины души, чего за нашу вечность припомнить не могу. Я знаю, что он — не лучший отец, но не имею к нему, по поводу себя, никаких претензий. Однако и на фоне него кажусь родителем ещё лучшим. Я никогда, в отличии от отца, не втягивал собственных детей в авантюры и не заставлял их идти против собственной семьи. И даже не помню, чтобы оскорбил, хоть словом, хоть делом.
Я — из плеяды лояльных отцов, коих мало на Олимпе. Арес не прочь всегда собственных детей отправить на кровавую битву, где они могут не выжить, потому что это рождает гордость, Афродита про многих своих вряд ли помнит, несмотря на то, что рожала, Аполлон...про судьбы племянников вообще не хочу. Даже меня это периодически поражало, великая песнь безумия и несчастливых судеб.
Так что, я не был так уж плох, как полагаю, чтобы вести себя со мной подобным образом.
И если дело было не в том, кто я таков, то хотелось бы всё же, узнать причины.

Все было решено, повлиять на Арью не мог ни Робб, ни Джон. А ведь когда-то…
Да что там, сколько воды утекло с тех пор, как он дарил ей меч в Винтерфелле? А сейчас смотрит на Сноу так, как будто он предатель, как минимум. Не понимает, что он хочет, как лучше.
- Уж поверь, возможности сдохнуть посложнее мы не ищем, - Джон криво и совсем не весело ухмыляется одной половиной рта. Он-то точно новой возможности сдохнуть не искал, не успел еще от последней подвернувшейся (и весьма успешной, кстати) отойти.

Сноу молча слушает своеобразный инструктаж от Робба, который исчерпывающ настолько, что и добавить нечего.
- Джон, у тебя запасная? – Сноу медленно качает головой, идя к воротам. – Она у Дирка, - он многозначительно смотрит на брата, потому что Арью сеткой вооружать совсем не хочется. Он все же максимально будет стараться сделать так, чтобы младшая сестра контактировала с мертвецами как можно меньше, и уж тем более Сноу не собирался позволять их ей ловить. – Лучше держись за драконье стекло, оно вернее. Ну и огонь, конечно, если получится его сохранить, - Сноу кивнул, когда они подошли к двум дозорным, которые собирались вместе с ними за Стену.

Найти добровольцев в этот раз было проще, да и задача перед ними стояла пусть и необычная, но вполне выполнимая. Уж точно более выполнимая, чем «пробраться в Суровый дом и выбраться оттуда живыми».  Особенно после того, как братьям однажды уже удалось выбраться из того пекла.
Жив ли там дядя Бенджен? Встретят ли они его снова? Джон с удивление обнаружил, что вспомнил о дяде только сейчас – слишком много вопросов занимали их с братом головы, слишком много всего произошло.

И вишенкой на торте прозвучали слова Менджела. Джон, кажется, помрачнел в считанные секунды, посмотрев сначала на дозорного, а потом на Арью. Он оседлал свою кобылу, накидывая на голову толстый меховой капюшон, и медленно подъехал к началу туннеля, взяв в руку факел. Пустой сундук они собирались везти на санях, в которые впрягли одного мерина. Тяжелая решетка ворот поднималась медленно, с металлическим лязгом. На лицах дозорных застыло то самое выражение, которое появлялось всегда, когда открывались эти ворота.

- Если у тебя получится оставить этого ребенка в Черном замке, Менджел, я тебе отдам свой меч, - наконец буркнул Джон, в глубине души полностью разделявший удивление и негодование брата Дозора, но дожидаться ответа от него не стал. Он прекрасно знал, что дозорному это не удастся, даже если в награду посулить Железный Трон.

За Стеной было холодно. Джон хотел бы подумать, "как всегда", но это было бы неправдой. Он еще помнил те дни, когда Стена плакала крупными каплями, но этого не происходило уже очень и очень давно. В любой момент могла начаться метель, и кобыла Джона фыркнула обреченно, когда поняла, куда ее ведут. Да Сноу и сам был не рад, только вот что поделать. Надо – значит, надо.

Не иначе, как идеально сотканный образ из множества воспоминаний вернулся и ожил на яву. Та, кому удавалось настолько легко и беззаботно сводить с ума, путать мысли всякий раз одним своим присутствием. Могло пройти не одно тягучее десятилетие, города и лица по-прежнему играли в бесконечную чехарду дней, но при этом даже времени не вышло полностью уничтожить ощущения, которые зарождались в присутствии Калверт. Это было сравнимо с чертовой эйфорией, разливающейся под кожей живым огнем. Всепожирающая сила, что двигала колдуном все это время с момента побега жены. Если его душа точила кинжалы и замерла в напряженном ожидании развязки, то месть более не знала границ жалости и была готова перевернуть мир верх дном, чтобы найти беглянку даже не другом краю земного шара. Вечно скрываться ей не удасться, но и ему любить не стоит, ведь никому из них двоих это чувство не было знакомо до конца. Больная озабоченность желанной собственностью стала их обоюдной игрой на выживание. Колдунья первой обожглась о собственный же выбор и теперь упорно делала вид полнейшего безразличия к происходящей встрече [а он прекрасно помнил этот манящий привкус влечения]. Хотя, доля раздражения все-таки выбралась из-под тщательно выстроенной баррикады из чувств. Стена непроницаемости рухнула и для Блекбёрна этого было достаточно. Первый звоночек был им услышан.

Возможно, стоило бросить попытки вернуть Каллисто еще тогда [в далеком 1957 году], едва за ней закрылась спасительная дверь их семейной жизни под вывеской «EXIT». Просто дать уйти и оставить при себе нетронутое ощущение свободы, которой она так стремилась добиться подобной идиотской выходкой. Но что свобода для одного, для другого оборачивается персональной клеткой из навязчивых мыслей, путающихся под ногами в любую секунду покоя. Кругом маячило слишком много свидетельств их совместной реальности и этому пора было закончиться. Калверт принадлежит только ему и именно подле него ее истинное место. В противном случае — самая мученическая смерть покажется благословением с небес всякому, кто рискнет перейти дорогу ее одиночеству и затворнической жизни. Она не будет знать счастья и покоя в объятиях другого, Блекбёрн не ведает сожаления и не моргнув глазом — пойдет на эту жертву ради нее. А ему только дай повод перейти черту. Сорваться и в очередной раз загнать девушку в угол беспросветного одиночества, окружить ее поволокой беспомощности, где колдунья снова будет искать чье-либо утешительное плечо поддержки и точку опоры, пока весь окружающий мир тонет в бездне.
Жестоко?
Эгоистично?
Абсолютно необходимо.

Не стоило питать наивных иллюзий и ожидать, будто Каллисто купится на отговорку с рабочими обязанностями. Меньше всего именно ему она склонна верить, тем более в подобных обстоятельствах любое произнесенное слово может оказаться откровеннейшей ложью, достаточно вспомнить при каких обстоятельствах она здесь оказалась. Но кто знает, не прячется ли за всем этим истинная правда? Блекбёрн сколько угодно может заговаривать зубы, ходить вокруг да около в поисках наиболее удобного ответа на все вопросы ведьмы, но истина всегда на поверхности. Стоит лишь быть чуточку внимательнее.
— Ты как всегда проницательна, моя дорогая. — тихий елейный голос, располагающая улыбка на лице и наверняка, слишком подозрительная легкость общения с его стороны. Арес получал истинное наслаждение уже с начала этого накаленного диалога, но в любом случае — он был рад видеть жену так близко рядом с собой и в то же время забавлялся ее притворной холодностью [как ему казалось].

Чародейке стоило бы помнить, как ведет себя изголодавшееся животное, лишенное всякого внимания и ласки, оставленное впроголодь. Забытое наедине со своими демонами. Его не стоит дразнить и к нему следует приближаться предельно аккуратно. А Блекбёрн сейчас больше напоминал затаившегося шакала: он жаждал крови и замер в ожидании очередного всплеска эмоций у ведьмы, которые бы запустили цепную реакцию во главе сатисфакции за ущемленную ею гордость. Мужчина проигнорировал первый выпад Каллисто и лишь усмехнулся про себя, напрочь упустив вопрос девушки о его дальнейших планах: во-первых он и сам не знал, чем закончится их встреча, а во-вторых — он так же ненавидел ощущение неизвестности, как и его спутница, поэтому не удержался чтобы не использовать это положение в свою пользу. Он даст ей шанс представить всевозможные варианты развития событий, перебрать в голове каждый свою косяк [о котором он может знать, либо и не подозревать вовсе.] и последующую за этим реакцию.

Арес крадется едва ощутимой тенью, сокращает до минимума итак мизерную дистанцию, ему нравится вторгаться в чужое личное пространство и ощущать [буквально кожей] причиняемый дискомфорт. Плавные и легкие движения замирают за спиной девушки, она сейчас больше напоминает каменную статую, столь прекрасную и самозабвенную в своем бездействии.
— Довольно смелая угроза с твоей стороны, но мы оба прекрасно знаем, что ты этого не сделаешь. У тебя для этого был миллион шансов и ни одним из них ты не воспользовалась. — склонившись над ухом девушки, он, едва ли, не шепотом произносит окончание фразы. Возможно, кого-то другого подобные запугивания заставили задуматься, но почему бы и не поиграть с огнем, в конце-концов это именно его стихия. — Только вот интересно почему: кишка тонка или у твоей безграничной выдержки есть какая-то другая причина? — на долю секунды колдун замирает, вглядывается в малозаметные изменения мимики Калли, которые бы дали ему сигнал о верности его заявления. Слишком самоуверенно? Грубо? Провокативно? Зато честно. Иных причин оставить его в живых маг не видел, а если ведьма ненавидит его так сильно, как хочет это показать — его проще было убрать сразу после знакомства. — У тебя была прекрасная возможность устроить себе подобный праздник еще в первую брачную ночь, только вместо этого ты предпочла прожить вместе целых 43 года. Думаешь, тебе еще нужны причины? — девушка может обманывать себя и всех окружающих, упорно доказывать отсутствие чувств, но давайте взглянем правде в лицо: Калверт не из той породы девушек, что сбегают от своих проблем, особенно, если они идут за ней по пятам.
Арес отступает в сторону, дает короткий момент передышки для жены, чтобы она могла сочинить новую байку для себя и снова обращает на девушку пытливый взгляд, в то время, как черти на дне его глаз продолжают свой победный танец. — Хочешь сказать, я у тебя даже не в списке заблокированных контактов? Столько лет прошло, а ты все еще ждешь от меня звонка? — предложение Калверт откровенно повеселило колдуна. Он все еще помнит, как много часов провел за поисками супруги и совершенно не удивился монотонным гудкам на той стороне динамика, если бы предпринял подобную попытку. — К чему столько скучных и ненужных вопросов, Калли? Неужели тебе не интересно как у меня дела? Мы ведь не чужие люди. - мужчина усмехается и демонстративно прокручивает обручальное кольцо на пальце: он не снимал его со дня свадьбы и лишь раз, в пылу ярости после побега, позволил себе убрать его с глаз долой, пока эмоции не улеглись. Аресу стоило потушить негативно настроенный запал у ведьмы и напомнить ей, что она все еще его жена и не для очередного скандала он устроил это свидание.

Сам не понимаю каждый раз, как это случается. Вроде бы, нормальные довольно планы в голове выстраиваются, что не должны повлечь за собой проблем. Я делаю то, что считаю нужным и правильным, отлично осознаю каждый следующий свой шаг, и....Да. Влипать  я определённо умею на профессиональной основе уже, не забывая вызывать гнев Войта по этому поводу. Отлично осознаю, что он отвечает за нас и наверное, от того трудно обижаться, когда в очередной раз голос повышает. Я тоже умею это делать, когда обеспокоен чем-то. Но радует в этом всём, что я если не сухим из воды выхожу, то как минимум, не изрядно промокшим. Всё в принципе нормально заканчивается, каждый раз, в общем смысле. Ни разу ещё не пострадал так, чтобы это отразилось на качестве жизни или последствия за собой повлекло серьёзные. Да, на больничной койке находиться или просто в слишком лайтовом режиме, будучи не допущенным к основной работе, тоже мало приятного. Но я хотя бы знаю, что и ради чего делаю и зачем. Вполне возможно, что поступки некоторые выглядят слишком экспрессивными, необдуманными совершенно. И возможно, так оно порой  и бывает. Когда погнался за тем, из-за кого отец погиб, а затем так и словил пулю, в принципе, так оно и было. Не особо думал в этот момент об опасности и возможных перспективах, зациклившись на одной лишь мысли. Однако, тогда и признал, что меня понесло. После весьма убедительной речи сержанта о том, что не должен так поступать. Что было вполне справедливо. Ему отвечать за мою жизнь, пока мой непосредственный начальник. Да и не думаю, что легко мою смерть бы пережил даже в чисто человеческом смысле, как бы самонадеянно не звучало. Все мы в отделе расследований давно одной семьёй стали, пусть даже весьма разношёрстной. Но то, сколько времени проводили рядом, как рисковали друг за друга, не могло ничего не значить. И я на многое готов был, чтобы не дать никому из них пострадать, и тоже злился, когда Хейли совершала поступки, что мне благоразумными совершенно не казались. Наверное, это нормальный человеческий инстинкт. Я тоже с Оуэном бываю суровым, когда творит что-то, заставляя меня перепугаться из-за потенциальных перспектив. Ничего серьёзного, конечно же, обычные детские шалости. Но он не думает, где упасть может или что-нибудь сломать, или сотворить ещё что-нибудь, потенциально для себя опасное. И в раздражении моём страха больше всегда конечно, чем строгости, которую проявляю, но одно легко трансформируется в другое. И только после, когда убеждаюсь, что всё с ним в порядке, начинает отпускать. Даже стыдно становится, что мог стать грубым в какой-то момент, когда злость вся исключительно ужасом была вызвана. Но чувства Войта, который потерял уже однажды сына, я прекрасно понимаю. Да, в нас не было во всех общей крови, но и это порой не самое важное в том, чтобы ощущать себя одной семьёй. К тому же, его раздражение в подобных случаях, когда мы бездумно что-то совершаем, куда более обосновано. В то время, как я переживаю даже  от того, что Оуэн сломать себе мог что-нибудь, слишком балуясь, все мы играем в куда более сложных условиях, где ценой ошибки всегда собственная жизнь стать может. И этого уже будет не стереть, не подлатать ни в какой больнице, будь у тебя хоть тысяча докторов там в родственниках. Так что да. Злился немного, пожалуй, в первые самые годы, постоянно огребая за свою инициативу. Потому что считал её обоснованной - нельзя было позволить подозреваемому уйти, нельзя не постараться защитить...И не могу сказать, что сейчас особо обстоятельства сменились. Скорее, после уже, когда ситуация переставала быть раскалённой и можно было выдохнуть, приходило осознание того, что Войт прав. А даже если всё ещё нет, то как минимум, трудно было злиться на его вопли в мою сторону. С появлением собственного ребёнка, давно стал относиться к этому с куда большим пониманием. Когда отвечаешь за кого-то, кто тебе дорог, меньше всего на свете хочется, чтобы он пострадал. И если этот "кто-то" намеренно, совсем неосторожно, всё делает, чтобы так оно и случилось...Не знаю. Не игнорирую конечно же всё, что говорит сержант. Но больше и не пытаюсь ни идти в противостояние этому, ни пытаться оправдаться. У всех из нас своя правда в каждой ситуации. И я как минимум, всегда могу объяснить, чем руководствовался, поступая так или иначе. Но и его чувства осознать способен. Весьма. И как сегодня, даже готов принести свои извинения за них. Да и за то, что потенциально отделу новые проблемы создал - тоже. Вроде бы да, по голове мне прилетело. Но не это в сложившейся ситуации самым важным было. Правда, совершенно не коим образом, не собирался подставлять отдел. Или создавать потенциальные проблемы. Их не будет. В конце концов, не я напал на кого-то в попытках убить. Но ситуация и впрямь, весьма конфликтной вышла. В дом меня впустила супруга того придурка, я не нарушал никаких границ. Всё было с согласия хозяйки. А после...Не знаю, не сориентировался как-то, что редко со мной бывает. Но куда больше увлечён был в тот момент попытками убедить миссис Роз написать заявление на недомерка, который не имел права себя так вести с ней. Я бы позаботился о том, чтобы все меры были приняты. К тому же теперь, когда и Натали до рождения нашего второго малыша не так много оставалось, всё больше мысли об этом были. О том, что женщины - хрупкие и прекрасные существа, которых мы любой ценой защищать должны. И ни одно существо мужчиной называться не должно, если так ведёт себя с собственной беременной супругой. Просто не позорить своим существованием нас всех. Проблема в том лишь, как обычно, что жертвы вечно слишком напуганы, чтобы заявить об этом всему миру, попросить о помощи. И к тому же, в таком особенно положении, боятся оставаться одни. Правда, всё ещё уверен, что  любому ребёнку лучше без отца расти, чем с таким ублюдком рядом. Какой он подаст ему пример? Не будет ли опасен не только психически, но и физически? От подобного урода многого можно ожидать. Если уж в копа не постеснялся стрелять, весьма сильно привлекая внимание и без того...История не закончена совершенно. Меня мало волнуют и собственные пулевые ранения, и синяки, тем более, что ничего действительно серьёзного. Медики уже перемотали всего, да отпустили домой, сделав скидку на то, что супруга у меня профессиональный врач. Я пообещал слушать все её предписания. Правда, не к ней отправился, своим видом пугать, а в отдел, где Войт находился сейчас. Специально у него то узнал, отправив сообщение с вопросом.
Никого из наших уже нет, когда стучусь в дверь его кабинета. Время позднее, давно разъехались по домам и не были участниками сегодняшних событий. Обо всём несомненно узнают, как обычно. Когда что-то происходит с их коллегой, от копов, как правило, это трудно скрыть. Но все разговоры до завтра терпят. Не хочу объясняться ни перед кем по поводу своего самочувствия, в том числе и Хейли. Войт сказал, что у меня несколько выходных, чтобы отлежаться, но не думаю, что это сильно помешает оборвать мне телефон звонками или просто-напросто приехать. Двери нашего с Натали дома для всех из нашего отдела открыты были, в любое время суток.
- Привет, можно? Всё болит, на самом  деле, несмотря на обезболивающие. Мало действуют в таких ситуациях, совсем не так, как в фильмах и сериалах показывают, когда вколов себе что-то на ходу, главный герой вдруг перестаёт чувствовать, что обе ноги вместе с шеей переломал. Всё прекрасно ощущается, разве что, чуть полегче становится, когда препараты не наркотические, хоть и рецептурные. Отлично ощущаешь каждое своё движение, каждую косточку и мышцу, что приходится при этом задействовать. Но да. Существовать определённо можно. И связь с реальностью не терять - тоже. Отлично понимаю, что домой ехать надо и как медики советовали, отлежаться прежде всего. Но думаю, с Войтом поговорить сейчас первостепенная задача. Я отправился в машину скорой помощи, а он, после того, как спас меня, решать все возникшие сопутствующие проблемы. Но мне в том состоянии трудно было что-то обсуждать с ним, а он, как ни странно, не демонстрировал к тому никакого особенного интереса. Обычно хотя бы орать начинал, что я не имел на это никакого права.  А тут похоже больше было, что махнул рукой. Тоже весьма неприятно, хоть  казалось порой лучшим исходом.
- Не очень как-то вышло сегодня. Пытаюсь шутить конечно, хотя и выходит так себе. Присаживаюсь на диван с глубоким вздохом, в рёбрах ощущая всю гамму чувств по этому поводу. Но стоять тоже не очень. Устраиваюсь только поудобнее, под внимательным взглядом Войта, на меня направленным. Тоже ожидал, пожалуй, что я где-нибудь в своей постели уже. Но бывают  мысли, обсудить которые лучше сразу и после. Пока ещё не успел хорошо всё обдумать. Ну, или непонимание не стало закоренелым.
- Во-первых, извини, что сегодня всё так вышло. Отлично понимаю, что не сдалось Войту вечерами постоянно мою жизнь спасать, когда я себя повёл не слишком осмотрительно. И хотя о том не просил, но всё же, благодарен весьма за это. Да, сдохнуть бы мне точно не хотелось, даже если многие из поступков совершенно об обратном говорят, по мнению Нат и сержанта. Это совершенно точно не так. Так что, да. Я ценю, когда спасена моя шкура. Хоть и всё ещё не вижу ничего предосудительного в том, что оказался в том доме. Этой девушке нужно было помочь. И не думаю, с учётом её молчания, что кто-то кроме мог это сделать.
- Во-вторых, спасибо, что спас. Я правда ценю это. Даже если кажется порой, что это не так, когда вновь и вновь, совершаю одни и те же ошибки. Не со зла. Скорее, просто пытаюсь в этом обществе исправить то, что должен. - Не думал, что так выйдет. Я всего лишь приехал с ней поговорить и пообещать, что помогу разобраться с этим уродом. Она не должна так жить. Войт, девушка беременна, а он избивает её и в страхе держит годами. Не думаю, что должен просто сделать вид, что не заметил ничего подобного. Не стараюсь оправдать случившееся, что действовал не по приказу и не по протоколу, в виду отсутствия заявлений каких-либо. Всего лишь позицию объясняю, как там вообще оказался. Не ехал с дурными мыслями и несмотря на всё желание, не собирался устраивать конфликт с...Впрочем, не знаю. Теоретически, это бы сделал с удовольствием. Не думал просто, что за моей спиной находясь и в своём доме появившись, ушлёпок схватится тут же за оружие. Стреляет косо, что не может не радовать, но и это мало приятно, чисто физически. Подумал почему-то, что я пришёл за ним, по тому делу, по которому пересеклись. Хотя, подозреваю так, мог и догадываться, о чём именно я спрашивал его жену.
- И не хочу тебе врать, не думай, что я просто отойду в сторону и позволю ему продолжать это делать. Слушай. Она меня сама впустила в дом и начала рассказывать о происходящем, потому что знала по нашему делу. Он напал на меня, прекрасно зная, что я детектив, когда я не был ни с оружием в руках, ни очевидно, не представлял угрозы. Даже ОВР не смогут сказать, что я нарушил хоть что-нибудь. Мы созванивались с ней, я спросил разрешения приехать. Она меня впустила в дом, она хотела заявить о преступлении, которое каждодневно совершается в отношении неё, когда он появился и напал без единого слова со спины. Они просто не смогут меня ни в чём обвинить. Я не подставляю отдел. Я обязан реагировать, если кто-то хочет сообщить о чём-то. Так что...Он просто напал на копа, пытаясь не позволить тому узнать о совершаемых им преступлениях. Мне плевать на его ответственность за это, но он ответит за то, что делал с женой. Распаляться не стоит, пожалуй. Всего лишь объясняю Войту то, что не успел на самом месте происшествия. Не до того было. К тому же, физически тяжело. Сейчас не могу сказать, что получше, но внутреннее раздражение придаёт как-то сил. Не на сержанта, конечно же. А на то, что ситуация вышла из-под контроля. Хотя, лично для меня, всё ещё не закончена. Как надо реагировать? О, тут беременную девушку избивают каждый день. Но у нас так много дел, так много дел...Так примерно? Да к чёрту, что это не дело нашего отдела и мы случайно об этом узнали. Не нормально быть полицейским, которого не касаются такие вещи.
- Хотя, прежде, чем начнёшь объяснять, почему я не прав и не должен к ним приближаться, сразу скажу. Я не эту ситуацию выяснять приехал, по другому поводу, куда более личному. Знаешь же, что у Натали два месяца до рождения нашей дочери? Конечно же в курсе, поделился почти сразу, как убедились в  том, что всё протекает нормально. Не хотелось сглазить до того. Но нужно же хоть с чего-то начинать непростой разговор. Не уверен, что в обстановке такой это лучшие обстоятельства, но можно списать на обезболивающие или душевный порыв. Как угодно. Странная мысль сегодня пришла в голову и с женой я её уже обсудил по телефону. Тогда почему бы и не озвучить её вслух.

Продолжая всматриваться, он ничего не увидел, кроме редких отблесков пыльного металла. Идти вперед желания не было, но любопытство обычно переходило границы практически во всех подозрительных случаях, так что, чуть прищурившись и вытянув руку с отверткой вперед, Доктор сделал несколько шагов.
Впереди замаячил силуэт, а внизу живота скрутило липко и холодно, неприятно, потому что Доктор испугался. Да-да, Доктор часто пугался, удивлялся как ребенок или еще страдал чем-нибудь подобным, находя в эмоциях нечто замечательное. Даже в страхе.

Оказалось, что напугавший силуэт в полумраке принадлежал женщине, которая шла в его сторону, явно сама удивляясь тому как тут оказалась. Замерев, Доктор направил на нее отвертку, словно пытался угрожать подобным безобидным предметом.
— Стой! Кто идет?!
Он просканировал ее взмахом руки, странным жужжанием синего огонька на девайсе, а потом взглянул на данные и чуть дар речи не потерял, когда увидел.
— Это ошибка.
Он просканировал еще раз и отвернулся от незнакомки, чтобы скрыть свое удивление и непонимание происходящего.

— Как ты дышишь без скафандра??? Только две ТАРДИС могут сгенерировать достаточно защитного поля, чтобы их владельцы могли дышать! — от возмущения у него запотело стекло шлема. Доктор рискнул снять с себя этот нелепый шар и...он правда дышал, именно сейчас, в эту секунду, а его лицо было покрасневшим от бурных эмоций.

Сунув шлем себе под руку, он спокойно выдохнул и продолжил.
— Ты с Галлифрея? Но как? Я чувствую, что здесь что-то смутно знакомое, но никак не могу понять… Но ты точно с Галлифрея, ты точно оказалась здесь с помощью ТАРДИС. Но я давно всех запер, стер с лица истории. Оставил легендой…

Губы предательски дрогнули. Доктор поджал их, выдавая волнение. Может, где-то была брешь в пространстве и кто-то из таймлордов пришел за ним, чтобы отомстить за страшный поступок? Или, может, его пришли вообще убить…

Я знаю, насколько виноват. И ничуть не собираюсь умалять свою вину, даже в тех условиях, что совершенно не хотел наступления подобных последствий.
Нет, даже не так. Я совершенно о них не думал.
Одной ночью изменить сразу три жизни и чёрт с ним,  честно говоря, именно с моей. Потому что я разберусь как-нибудь, а ещё точнее, когда-нибудь, после момента, когда наступит наконец осознание. Ещё неделю назад я был сконцентрирован на своих отношениях с Эрин, заботился только о том, как не пропустить очередного мудака, что пытается ускользнуть от закона и думал, честно говоря, что всё наладилось. Никаких больше кошмаров, от которых просыпаешься ночами в холодном поту и нет больше сомнений в том, что я буквально всё, каждый шаг своей жизни, делаю неправильно. Дело не в глупостях, которые я совершаю, вопреки приказам сержанта. Дело всегда было  в общей целостности. Мне почему-то казалось, что я прекрасно понимаю, что делаю с собственной жизнью.
А теперь всё рушится, словно на карточный домик направили вентилятор с максимальными установками. Ни черта уже не понять и невозможно в воздухе зацепить руками. Я пытаюсь собрать по кусочкам собственные мысли, что работают сейчас в разы хуже инстинктов. И главное, почти впервые в собственной жизни, ощущаю поражающую беспомощность. Я привык заботиться о себе с детства, всегда. Мне много грехов можно было приписать, но не единожды это не было такое отсутствие уверенности в том, как надо поступить, как будет правильно, а главное — за что мне, в очередной раз, взять на себя ответственность. Не важно, что это было, лагерь рейнджеров или полицейская академия. Я всегда знал, чего хочу, а главное — что мне нужно сделать для этого. И ещё ни разу мне не казалось, что я  абсолютно безвольный придурок, не способный властвовать над собственной жизнью. Как сейчас. Как теперь. Я растерян и абсолютно не представляю, как мне с этим справиться.
  Когда возвращаюсь домой — в место, которое мы с Эрин иногда называли таковым в последнее время, дышать становится тяжелее. Мне известны все слова, что я должен произнести сегодня вечером, но даже в собственных мыслях не могу их сказать, словно мозги придавило тяжёлым камнем. Я не боюсь реакции и обвинений, которые последуют в мою сторону — это будет справедливо, по-крайней мере. Дело лишь в том, насколько я не хочу обидеть столь замечательную девушку, которой и доверие мне далось не легко. И я, совершенно не напрягаясь и того не желая, собираюсь его проебать сегодня. Словно все опасения в том, что я не способен на серьёзные отношения — правда. Ни грамма ответственности, никакого чувства заботы о других. И это при всём том, что я хотя бы раз в жизни, по-крайней мере, надеюсь на это, собираюсь поступить правильно. Не знаю, что испытывает ко мне Натали, после двух своих отказов и моего отсутствия в её жизни, на протяжении длительного времени. Но от своего сына... От собственного ребёнка, я при любых условиях не смогу отказаться. Даже если ценой этого станут ещё тысячи ужасающих ошибок.
Знаю, что Линдси дома — ответила на мою смс, пока я был  ещё в дороге. Подумал о том, чтобы заехать за цветами, чтобы смягчить немного собственные слова, но вовремя одумался — выглядело бы как издёвка. Словно, я поздравляю её с тем, что собираюсь бросить. Ну, или есть повод отмечать окончание нашей совместной жизни. Вот так вот разом, ни с чего и с пустого места. Её не было в городе всю последнюю неделю, когда моя жизнь переворачивалась с ног на голову. И наверное, так было даже лучше. Я успел узнать от брата, что отец ребёнка Натали. Узнал у той, что это правда, а ещё, за оставшиеся дни, попытался привести весь этот сумбур в более-менее подходящее состояние. Я не мог ни в чём винить Эрин, что не была даже косвенной участницей всех тех событий. Моя вина, лишь моя и ничья кроме. Даже Мэннинг была лишь частично виновата в том, что столько времени скрывала от меня эту информацию. Но у неё для того хотя бы был мотив. А я... У меня повода для того, чтобы не думать о том, что у поступков бывают последствия, не было буквально никакого. Я не всегда был согласен с позицией Войта по поводу моего поведения, но именно в этом, не мог в данный момент с ним не согласиться. Мне и впрямь, надо было думать.
Но ветер не обратить в другую сторону, в время не повернуть вспять. Я не могу вернуться в вечер нашего свидания с Натали и изменить его финал. Не могу заставить себя думать иначе — поинтересоваться у беременной девушки, не я ли отец, после проведённой совместной ночи. Не могу... Да ни черта я не могу сделать с прошлым, каким бы оно не было. А что ещё хуже — не хочу. Я должен испытывать это чувство — хотя бы потому, что и без того раню Эрин, но не могу найти в себе сожаления за то, что у нас было с Натали. Наверное, мне нужно быть раздосадованным — я не делал выбор в пользу того, чтобы стать отцом ребёнка от девушки, с которой мы никем друг другу не приходились. Но... Нет. Этого тоже не мог.  Я никогда не думал про то, чтобы завести ребёнка. Не в свои двадцать девять лет, по-крайней мере. Но сказать, что сожалею о том, что он появился на свет?
  И самое отвратительное, что я делаю сейчас, по отношению к Эрин — не чувствую в себе сил для того,  чтобы остаться в этих отношениях. Она прекрасна. Правда, прекрасна. До сих пор помню, как не мог отвести от неё взгляда в нашу первую встречу. Дерзкая, наглая, режет как бритва, но всё равно хочется быть рядом. Не пускает меня никогда за руль — но и с этим мы учимся справляться. А ещё, никогда не просит никого позаботиться о себе, даже если знаю прекрасно, как в этом нуждается. Не легко удержать себя на уровне, с ней рядом. Так что, почти счёл за комплимент, когда мы впервые оказались в одной постели. Будь моя воля — я бы многое отдал за то, чтобы никогда не разбивать  ей сердце. Но всё, на что мне остаётся надеяться, так это на то, что я так и не стал важной величиной в её жизни, несмотря на все разговоры о совместном будущем. Потому что  я могу сейчас остаться. Могу сделать вид, что ничего не происходит и попытаться совместить две составляющие в одно — наши с ней отношения и моего ребёнка. И наверное, мы оба даже будем казаться обоюдно счастливыми. А ещё — я буду тянуть её за собой на дно собственной лжи и неуверенности в том, что будет завтра. Мне не нужно бы было думать сейчас об этом, если бы новости не задели былых чувств — тех, которые я испытывал когда-то к доктору Мэннинг. Не стоило бы сейчас всё превращать в проблему, если бы я был уверен в том, что знаю, чего хочу. Может быть, уже завтра, я проснусь с осознанием того, насколько же нереальный я идиот, на самом деле. А скорее всего, это пойму и сегодня, сразу после нашего разговора. Но я не имею никакого морального права заставлять Линдси ждать этого момента. Она не заслуживает ни единого мгновения сомнений в наших с ней отношениях. Возможно, это может звучать как бред, но я слишком уважаю её для того, чтобы оставаться с ней рядом.
Но все мои мысли сейчас — о сыне и ни о чём кроме. Я думаю о нём каждое мгновение собственной жизни, когда мой мозг не занят работой. Не могу сосредоточиться, хоть и понимаю, насколько сильно это подставляет весь отдел. Слишком неожиданно. И я не знаю, насколько долго ещё меня будет поглощать это чувство. А Эрин... Я всегда понимал, что ей нужно шагать дальше. Даже если пытался отрицать этот факт, всеми силами цепляясь за взаимные чувства, которые между нами родились не в самых простых обстоятельствах. Наверное, сегодня мы оба примем лучшее из всех возможных решений. Не знаю. Почему-то не могу даже представить, что Эрин, со всей её гордостью и человечностью, не сможет меня понять.
— Привет. Надя дома? Нам нужно поговорить. Знаю, что не начинают обычно такие вещи с порога, но оттягивать — лишь продлевать агонию. И к тому же, речь идёт об Эрин. О чёртовой Эрин Линдси, грозе всех преступников и самом сексуальном детективе полицейского департамента. Не говорю сейчас о сексе, но знаю, что она тоже не любит долгих прелюдий.
Декотис нет дома, слава богу. Всегда рад видеть эту девчонку, с которой мы нашли общий язык, с момента начала отношений с Эрин, но расставания — вещь личная. И проходить, как правило, должны без лишних свидетелей. Я не боюсь того, что Надя встанет на сторону Линдси, потому что будет в этом абсолютно права. Но мне ... Я бы предпочёл, чтобы меня бросили. При всём отделе или лично, или просто по смс, я не знаю, буквально что угодно. Потому что я не испытывал бы сейчас этого сжигающего чувства, ни на что не похожего. Потому что я не имел никакого права бросать Эрин. Только не в этой вселенной, где всё должно было быть ровно наоборот.
— Слушай... Никогда не умел этого делать нормально. Всегда стараюсь не ранить ничьих чувств, но делаю, как правило, только хуже. Сожалею лишь о том, что Линдси, за время наших отношений, всё ещё не дошла до мысли, что этап со мной уже полностью пройден. Это было бы по-крайней мере, разумно.
Прохожу мимо Эрин в гостиную, даже не стараясь к ней прикоснуться. Меня не хватило бы сейчас даже на вежливое прикосновение, которым я одаривал её, когда мы были в участке. И уж тем более, страстные объятия, которыми обычно встречал её после.
Прекрасно всё понимает, достаточно умна для того, чтобы ловить моменты. Я хотел ею обладать, с того момента, как зацепился взглядом, но только сейчас, когда собирался её бросить, прекрасно понимал, насколько не заслуживаю.
Не трогает меня и не говорит, давая высказаться. Я пытался проговорить свой монолог в собственной голове, по дороге в эту квартиру, но так и не смог его придумать. А теперь, совершенно отвратительно, приходилось импровизировать.
  Прохожу к дивану и присаживаюсь на него, сцепляя руки в замок. Реши Эрин мне сейчас врезать, чтобы я перестал уже молчать, был бы рад. Впрочем, если она сделает это чуточку позже, тоже не собираюсь сопротивляться.
— Эрин, я... Смотрю в её глаза и не  могу приступить к главному. Ощущаю себя так, словно решил поиграть в героя дешёвого сериала, что женскими сердцами способен разбрасываться под настроение в наступивший вечер. Но это не было правдой. Меньше всего мне хотелось бы сейчас делать то, что я собирался.
— Слушай. Ты — самая потрясающая девушка, что была в моей жизни. До сих пор не могу понять, как ты всё же повелась на мой флирт. Хоть и знал всегда, что устоять передо мной невозможно. Слишком натянутая шутка, от которой в данный момент никому не весело. Возможно, в любое другое время, по ситуации. Но сегодня, когда воздух хоть топором руби... Люблю акцентировать внимание на том, что передо мной у неё не было устоять никаких шансов. Но правда, которую мы оба знали, заключалась ещё и  в том, что это никогда не было завоеванием ради галочки в собственной истории. Я искренне, ещё некоторое время назад, думал о том, что у нас может всё получиться. До того, как узнал, что у меня есть ребёнок. И до того, как поймал себя на мысли, что всё ещё могу думать о его матери. — Но, Эрин. Прежде, чем я скажу тебе, что должен, хочу, чтобы ты знала одно. Язык не поворачивается от накатившего чувства вины и раскаяния. Не помню, когда мне было тяжело настолько же. Остаётся успокаивать себя лишь тем, что это, в том числе и для её блага. Не хочу сидеть на двух стульях, выбирая удобную версию жизни. Даже в тот момент, когда Линдси меня возненавидит, я всё ещё буду продолжать считать, что она не заслуживает к себе такого отношения. — Я..Ты...Я хочу, чтобы ты знала. Что бы я не делал или не сделаю, как бы ужасно это не выглядело, по отношению к тебе, я никогда не хотел тебя обидеть. Ты — мой друг, вне зависимости от того, что происходит у нас в отношениях. И во всём есть лишь моя вина, но ни грамма твоей. Как бы это не выглядело оскорбительно, я хочу, чтобы ты помнила, что ты всегда будешь для меня одним из самых дорогих людей, и всегда можешь на меня рассчитывать. Пообещай, что будешь всегда помнить это, ладно? Сцепляю руки друг с другом крепче, до побелевших костяшек. Дышать становится тяжело, как при плохой атмосфере, но всё же не свожу взгляда с Эрин. Понимает, отлично понимает, как мне кажется, к чему я веду. Но я не скажу ни слова больше, пока не даст мне это обещание. Я собираюсь её обидеть. Жутко обидеть, того не желая, но совершенно не хочу, при всём том, причинять боль. Я не был человеком, который играл с её чувствами и не хочу стать тем, кому она никогда больше не сможет доверять, вне зависимости от того, останемся ли мы напарниками. Знаю, что ей всегда нелегко даются подобные эмоции, а потому, всеми силами не хочу и предавать их. Отношения в постели — не всё, что нас связывает, мы всегда были чем-то большим. И прежде, чем мы продолжим дальше, я хочу услышать, что Линдси тоже понимает это.

разбивать чужие сердца, ломать собственную жизнь и не находить себя во взгляде таких любимых глаз — именно то, что никто никогда не хочет ощущать; илай замирает перед огромной пропастью, но ее толкают туда лишь сильнее, словно за ее спиной крылья, которые вот-вот раскроются и она полетит, вот только илай предрешено повторить судьба того идиота, который захотел полететь к солнцу. илай — катастрофа и бомба, которая рванет вот-вот, ведь некому ее обезвредить и некому ее спасти — дело утопающих дело самих рук утопающих; илай теряется на вдохе и на выдохе умирает в который раз, потому что все эти сраные таблички exit давно перегорели, а демоны становятся сильнее. страшно? нет. илай не страшно, она давно решила для себя все, вот только не сказала никому ничего — эгоистично, но так проще, так легче. илай закрывает глаза в надежде больше никогда их не открывать и никому не делать больно.

 [indent] целостность дрожит и лопается под пальцами неумелого скульптора — илай смотрит куда угодно, но не в глаза своего отца, потому что там то, что она не хочет видеть — ярость обжигает и срывает каждый предохранитель, который так бережно выстраивался почти что год. илай — ходячий мертвец, которому не суждено жить нормальной жизнью; библия забывается, клятвы становятся такими неважными, когда ты стоишь на грани жизни и смерти. люди слишком многое понимают в этот момент, люди слишком сильно понимают ценность чужой жизни и радости — илай смотрит на своего отца, делит эту ярость на двоих и впитывает ее под кожу, словно бы принимая самый любимый наркотик. ей больше не страшно — илай лишь сама тянется ко всему этому, ближе, шире раскрывает свои объятия и готова — давай, убей меня, укради у меня то, что еще осталось. илай — агнец, которому предрешено принять в себя не один клинок судьбы и однажды умереть заново; в глазах отца читается бездна, которая скалит клыки демонов [давай же, забери все, что только можно — отними воздух и сердце, убей меня по стенке, давай же!].

 [indent] илай закрывает глаза на счет три, дышит прерывисто, понимает — тошнит от алкоголя, от сраных наркотиков и таблеток, которые так и не были выпиты; вич тебя убивает слишком быстро, вич — твоя кара, вот только ты давно не святая и это не должно было коснуться тебя в столь раннем возрасте. сожалеть — поздно, орать марку в лицо оскорбления — глупо. ты усмехаешься уголками, опорой оставляешь лишь руки мужчины перед тобой и пытается думать-думать-думать, но не получается. играть в угадайку тоже не получается — пытаешься вспомнить, понять — он действительно ощущает себя виноватым, действительно поэтому теперь здесь практически живет? не находишь ответа, выдыхает спертый воздух и ощущаешь, как в горле стоит ком — обида, детская такая, обжигающая. с губ срывается глухое за что ты так? и не понятно кому адресовано — двадцать шагов, двадцать секунд перед глазами кружится и пляшет мир, а после колени стукаются о пол — практически больно, практически обидно. выворачивает — не понятно, от себя или же нет. не понятно — ответа опять нет.

 [indent] пустые глаза не видят совершенно ничего — кафель навевает воспоминания, слова отца обжигают пощечинами и кнутами раскаленными; желание исчезнуть переваливает отметку сто и ты просто выдыхаешь, пальцами хватаешься за край фаянса и первые капли стекают по твоему лицу — алая жидкость разрывает белизну в глазах, застилает сознание запахом-вкусом металла, а ты лишь слизываешь первые капли, смотришь на то, как она утекает из тебя; чертить на собственном лице кровавое марево, заставлять дрожать плечи то ли в истерике, то ли в чем-то еще — капли из носа продолжают срываться одна за одной, пачкают белизну вокруг себя такой вульгарностью, на грани фола. глазами ищешь своего отца — слова загораются лампочками, каждый прибор орет о сближении и неминуемой катастрофой, а ты вдруг начинаешь смеяться — заливисто, оседая на пятки, чуть запрокидывая голову — захлебнуться не такой уж плохой исход у всей этой трагедии.

 [indent] эй, пап, не переживай за меня, пожалуйста звучит глухо, звучит слишком обреченно — ты не собираешься прекращать ничего из того, что начинала когда-то. вы оба знаете о том, что твоя болезнь может привести к смерти, что любая простуда для тебя практически смертельна — организм больше не борется ни с чем, а сама ты стираешь капли крови, рисуешь сердечко на фаянсе и поднимаешь глаза; вы такие разные и такие одинаковые в своей катастрофе, которую приходится делить на двоих. этого мужчину ты знала всегда, именно он был рядом с тобой и поддерживал тебя, а теперь ему придется хоронить тебя, укладывать в гроб и накрывать саваном. именно ему придется носить траур, а после навсегда забыть — нет незаменимых даже если вместо сердца будет огромная черная дыра.

 [indent] обращаться к себе — всегда страшно и неприятно; мысли разрывает черепную коробку, мысли пугают и заставляют тебя делать шаги еще ближе. щелчок — перегораешь, глаза тускнеют и ты просто смотришь куда-то в потолок, пока поднимаешься на ноги, пока пошатываешься. ощущаешь себя униженной, ощущаешь себя слишком уязвленной в своей болезни и в невозможности сделать хоть что-то. бескровные губы выдыхают сраное и никому ненужное прости, а потом все сливается воедино, подхватывает твой мир и разбивает в дребезги, потому что ты точно знаешь где и что лежит. ты прекрасно осознаешь все это и на что идешь. пальцы привычно открывают дверцы, достают оттуда таблетки-жидкости-аптечку, а в глубине находят те самые опасные бритвы — лезвия, которые заберут тебя у всех. эгоистично, да, но ты больше так не можешь.

 [indent] нам завещают возвращаться домой, когда дороги спутаны, но что делать, если внутри тебя белый шум и резкая тишина? ты ничего не ощущаешь, вся эмпатия нахуй перегорела и сдохла, выблевав себя очередной бурей истерики. ты смотришь на то, что когда-то было твоим константинополем, ты смотришь внутрь себя и не находишь себя — там больше нет лампочек и гула людей, там больше нет солнца и только черная дыра все разрастается; тишина от эмоций пугает — тебе говорят, что это может быть из-за чертовых таблеток, которых становится лишь больше и больше. усмехаешься, встречаешься с этой темнотой, позволяешь обнимать и прижимать к себе, а потом — проигрываешь. никто не говорил тебе о том, что ты одержишь победу, никто не говорил о том, что твой белый флаг будет принят в перемирие;

 [indent] разрез ложится ровно так, как ты хочешь — руку опаляет жар и боль, которая тебя ничуть не отрезвляет; смотреть внутрь себя — страшно, а видеть там полнейшую пустоту — невыносимо. ты устала бороться, ты устала просыпаться каждый раз с надеждой на то, что это все — сон. ты устала засыпать и понимать, что состояние становится лишь хуже с каждый разом. это настолько изматывает, что ты просто смеешься тихо, улыбаешься так, словно словила самый крутой приход, а после делаешь еще один надрез — он выходит чуть меньше, не таким глубоким, но твои ноги подгибаются и ты понимаешь, что могла задеть что-то слишком важное.

 [indent] прости уже никому не поможет, помоги мне уже не станет никогда тем, что надо было говорить раньше, а я люблю тебя может стать последним в твоей жизни. тебе жалко маму, тебе жалко своего отца, который сейчас стоит напротив тебя, оседающей на пол в собственную кровь [руку придется зашивать, тут без скорой не обойтись]. твои города внутри давно выгорели под любовью и опекой твоих родителей. твои дороги давно спутались и у тебя нет права на ошибку, но ты допускаешь раз за разом; эй, илай, просто закончи эту трагедию для всех, ведь быть обузой — самое страшное, что может произойти. но вот ты — обуза для всех, пусть и всеми любимая [твои демоны говорят о том, что это — ложь]

 [indent] пап, ты же меня всегда любил? и думаешь о том, что сейчас бы зашла сигарета. ты смотришь на него, переводишь глаза на растекающуюся кровь, которой лишь больше становится и сдавленно смеешься, ведь так спать охота, представляешь?

Само собой, любые боги были вольны делать все что им заблагорассудиться, ведь власть их огромна, а жизнь вечна (разумеется если эти деяния не нарушают запретов отца богов), однако, иногда, все-таки те или иные поступки заставляют других богов смутиться или даже ревновать (опять же, здесь стоит помнить нрав царя Олимпа). Аполлон горячо любил свою дорогую сестру и был всегда рад быть с ней вместе, выполняя свои божественные обязанности ил же просто наслаждаясь обществом друг друга. И, никогда и ни за что лучезарный бог не стал желать что-то плохого Артемиде, или же строить против нее козни. Отчего-то словно змея в его груди появлялось чувство опасения, тревоги и ревности, когда видел он свою прекрасную, божественную сестру в компании этого смертного. Орионом он звался кажется? Вроде бы, чего беспокоится лучезарному и склонному к пророчествам Аполлону? Неужто как-то человек может конкурировать с ним за внимание грациозной богини охоты? Все же, словно вновь сраженный стрелой ненависти что иногда Эрот пускает (а ведь когда-то из-за его проделок, нежная и невинная Дафна покоится ныне древом лавровым и в венке самого Аполлона), видит угрозу для Артемиде в этом человеке. Каждый раз они все ближе и ближе становятся, словно это уже и не дружба вовсе.. а некие чувства. Но, ведь чиста и невинна Артемида, и всегда такою быть хочет, и для Феба, сие очень важно.
Поэтому, сребролукий бог реши л сам навестить сестру в ее владениях, и хотя виделись они совсем не давно, не упомянул златокудрый покровитель медицины и искусств того что его тревожит. Жара и солнце были его родной стихией, он лишь чувствовал приятное тепло и даже не потел, на нем был роскошный фиолетовый хитон по краям расшитый золотом, накинутый на голое тело, и часть его раскрывало грудь Фебы. От него было словно слабое сияние, и казалось что он освещает тенистый лес. Увидев сестру вышедшую к нему из рощи где располагался любимый ею грот, он одарил ее прекрасной улыбкой и заключил в объятья в ответ.
- и я безмерно счастлив видеть тебя, сестра, - он улыбаясь чуть коснулся губами ее щеки, и разомкнув объятья стреловержец последовал за ней, - хоть и не Дельфы твои владения, но тоже красивы и приятны, конечно разделю я с тобой отдых, - и к слову он сразу же заприметил нимф что засуетились вокруг богов, при них были и напитки и угощения, - как всегда, наикрасивейших из них ты себе отбираешь, - похвалил он выбор сестры, и пройдя в грот, он установился у воды что была кристально чиста, чуть подняв края хитона, он опустил ноги в воду, наслаждаясь прохладой и уселся на край, к нему подошла нимфа с чашей амброзии которую он принял у нее из рук, и чуть усмехнувшись, провел рукой по ее цветочным волосам. После чего, отпив немного. он призвал себе в руки свою кифару и стал наигрывать приятную мелодию для своей сестры и ее служанок, - а скажи мне, Артемида, ты все еще охотишься вместе с тем смертным.. о котором ты мне говорила? - спросил он как бы между делом, перебирая пальцами по струнам инструмента.

— А ну не лапай, урод косоглазый! — рявкнул Кенуэй, когда один из погонщиков во время одной из кратких остановок потянулся внимательнее рассмотреть черневшие сквозь прорехи в рубахе татуировки.
Впрочем, лохмотья, что нынче прикрывали ему плечи, уже сложно было назвать рубахой, прорех в ней было больше, чем уцелевшей ткани, правый рукав оторвали напрочь, когда Эдвард пытался отбиться от ловчих, выпрыгнувших на него из-за небольшого скального выступа. Что ему, кстати, удалось, но удирающего, словно сайгак, моряка быстро нагнал конный, сбив его с ног ударом древка копья по предплечью. Эд тут же вскочил, несмотря на пронзившую руку боль, однако острие длинного и плоского наконечника копьеца у подбородка остудило его пыл. Всадник, весело скалясь, протявкал что-то на своей тарабарщине и двое, те, от которых ему удалось отбиться, заломили ему руки за спину, быстро и сноровисто перехватив запястья кожаным шнуром. Только лишив его возможности дать отпор, они наконец выместили на пленнике свою злость и обиду за недавнее поражение.

Шагая в длинной шеренге рабов — Кенуэй достаточно повидал их в своей жизни, чтобы теперь ошибиться, — он все думал, куда же его занес случившийся намедни шторм. Эдварду таких в своей жизни видеть еще не доводилось — не было никаких предпосылок, шквалистый ветер напал так внезапно, что они даже не успели зарифить паруса, марсель на фок-мачте сорвало к чертям вместе с частью такелажа, и практически в то же мгновение обрушились непроницаемая стена ливня и мгла. Эдварда захлестнула ударившаяся в левый борт волна, потащив за собой, крепко приложив ребрами о планширь. Парень стиснул на нем пальцы, как на пресловутой соломинке, но следующая волна завершила дело. Кенуэй еще видел, как бросился к нему на помощь О'Шей, как Хорниголд хватает его за плечо и утаскивает с верхней палубы, а затем пальцы соскользнули с покрытого лаком дерева; его закрутило, завертело, садануло еще разок о борт корабля и оторвало от этого крошечного напоминания о том, что мир не состоит только из беснующегося, ярящегося бесконечного океана.
Чудом Кенуэю, полуоглушенному, полузахлебнувшемуся, удалось разглядеть среди свинцовых волн обломок рея и догрести до него, примотав себя к деревяшке обрывками парусов. В голове еще промелькнула мысль — к чему все это? Не проще ли умереть сейчас, чем медленно иссыхать под солнцем среди горько-соленой воды после, если ему удастся пережить этот шторм? Но руки с обломанными ногтями уже вязали узлы...
Когда очнулся, желток солнца уже отлип от края горизонта. Четверть часа потратил на борьбу с крепежами, которые сам же и навертел, чуть не разрыдался, грызя разбухшие, прикипевшие узлы: как глупо и нелепо — выжить в открытом море во время шторма и сдохнуть от голода, не сумев освободиться от груза парусины и древесины. Миновало.
Все утро бродил по косе в поисках того, что можно было бы закинуть в брюхо, но голод не был настолько силен, чтобы начавшие подванивать крабы соблазнили Эдварда. К счастью, отдалившись от берега в поисках ручья, он нашел и разорил, выпив яйца, несколько гнезд крачек. Тут-то его и взяли.

— Я сказал, не лапай!
Эд пихнул коротышку, который по-хозяйски схватил его за локоть, тыча пальцем в узор на коже и скороговоркой что-то объясняя другому, такому же кривоногому и косоглазому. Надсмотрщики вообще были похожи на китайцев, Кенуэй знал одного — старый хозяин опиумокурильни в Портсмуте. Никто не знал его настоящего имени, называли просто Джо. Ну, в самом деле, почему бы не назвать китайца Джо, когда ему так идет?
Круглолицые, темнокожие, с вытянутыми глазами, он ехали на лохматых низких лошадках, впрочем, кажется, отличавшихся выносливость — за весь день им не встретилось ни одной речушки, чтобы напиться, но животных это, кажется, не беспокоило. В отличие от самого Кенуэя, жадно, с маниакальным выражением глаз наблюдавшего за тем, как пьет из меха один из всадников. Впрочем, среди местных тоже махровым цветом цвел расизм — тот, что повалил англичанина, был, как и его конь, явно другой породы — черты лица правильные, глаза кошачьи, нос горбатый, словно у турка. Но, черт возьми, не мог же он пересечь Атлантический океан всего за одну ночь!
Только ближе к закату караван добрел до поселения, где собирался остановиться на ночь по всей видимости. Выяснить, где именно он оказался, мешало абсолютное незнание аборигенами английского языка. Среди рабов были белые, как и он, но их целенаправленно разделили, не позволяя общаться. Одно можно было сказать точно — ландшафт на карибское побережье похож не был.
Оскорбленный его несдержанностью криворожий абориген грозно прикрикнул и саданул его арапником по плечу. Эдвард заставил себя улыбаться.
— Эй, парни, я хоть и не английский лорд, но даже для меня вы воняете как два старых обосравшихся осла, — миролюбиво, растягивая губы в широкой лыбе. — Господи, да вы же по-нашему не бельмеса...
Следующим словом моряк поперхнулся от града ударов арапником, он упал на колени, вжимая голову в плечи и опустив подбородок к груди, спасая глаза и зубы. Косоглазое рыло опустилось к нему, сияя удовлетворенной улыбкой.
— Асыбаисса, — прошипел ему на ухо караванщик, — мы не говорить твой ясык, патамуста он грясный, как ты, сабака!
Эд, в свои двадцать три по праву считавшийся если не королем, то уж точно маркизом кабацких драк, дернул верхней губой и резко боднул косоглазого в нос, с удовлетворением услышав, как хрустнули хрящи, добавил ногой — куда дотянулся, но тут его оттащили за врезавшиеся в запястья путы. Пнули в живот так, что захотелось выблевать кишки, вздернули на ноги — только для того, чтобы с оттяжкой залепить по роже кнутовищем, затем подхватили под локти и потащили куда-то вглубь поселения.
— Эй, Рыло! — надрывал глотку Кенуэй, гуднося из-за перебитого носа. — А твоя женушка такая же красотка, как ты? Или предпочитаешь ослиц?
Его спустили с лестницы, швырнув в какой-то подвал. Эд не торопился вставать на ноги, уткнувшись лбом в прохладную глину пола и хрипло посмеиваясь, несмотря на побои. Глаза не сразу привыкли к полумраку, но затем он увидел человека, внимательно следившего за ним из-за решетки, которой было разделено небольшое помещение. Кенуэй сплюнул кровавой слюной и ощерился в наглой, насмешливой ухмылке, так же ощупывая незнакомца цепким взглядом, после чего опрокинулся на спину и поднял ноги "свечкой", пропуская их сквозь кольцо связанных рук.
— О-ох-е-хех... — прокряхтел узник, вытягивая перед собой занемевшие кисти рук, и расплылся в идиотской счастливой улыбке, как будто вспоминая добрые деньки, — давненько меня так не лупили. Ну, — парень поерзал на спине, устраиваясь поудобнее на жестком полу, с наслаждением вытянул и скрестил ноги, — а тебя сюда за что бросили, дружище? И где вообще это "здесь"?
Эдвард не шибко надеялся на то, что его поймут и уж тем более ответят, но то, что караванщики понимали английский вселяло надежду. Тем более, сосед походил на европейца. Языкатый моряк острой необходимости в собеседнике не испытывал, способный болтать даже с щетками, пока драит палубу, однако узнать, в какие края его занесло, все было надо — побег в неизвестность нес дополнительные риски.

Мир замирает, когда монетка взлетает в воздух. Я чувствую, как она рассекает его, меняя судьбы мира. Ведь каждый шаг, каждое решение, которое мы принимаем, рвёт полотна судьбы. Они вновь восстановятся, как то всегда было — люди не заметят разницы. Глупцы и слепцы, никогда не понимают, что вокруг них только что всё изменилось. Один взгляд не в ту сторону — возможно, посмотри они в другую, приняли бы иное решение. Одно "да" вместо "нет". Скольких это затронет, а затем, словно цепная реакция, отправится дальше? Никто не думает о последствиях своих поступков, даже если уверен, что совершает лишь обдуманные шаги. Каждый верит, что всегда можно что-то изменить. Даже если парки, мойры и норны вновь переплели своё полотно. Ведь они видят суть — ту, где оно не крепко, буквально рвётся.
Правильное решение. Кто может подсказать его лучше самой Судьбы?
Сжимаю крепко руку, когда прохладный метал падает на мою ладонь. Ухмыляюсь только, разглядывая обожжённую сторону. Решение принято и оно неизменно. Я многими был — прокурором, мужем, преступником, маленьким запуганным ребёнком. Но всё это, так или иначе, вело  меня к единственному возможному предназначению. Презираю тех, кто натягивает мантии на жирные тела и голосит о том, что  совершает благое дело, набивая карманы под тихий шёпот виновных и крупные слёзы тех, кто нет. Но это другое. Я — судия, но повелению той, которой подвластны все грани наших жизней. Потому что я беспристрастен. Не слушаю ни лжи, ни уговоров. Ведь не мне решать, каков будет исход дела. Вопросы, что задаю, всегда конкретны. Мне не нужно знать, что говорят люди, в своих жалких попытках оправдаться или найти подходящие для себя лазейки. ОНА лишь вершит их судьбы. Так быть и должно.
Но это всё после — я не забуду, что за сторона выпала. Решение принято и не мне то судить. Я не имею мнения своего по тому вопросу, как и должно. Зачем, если ответ на заданный вопрос уже получен?
Жду всю процедуру, нудную довольно, но того требуют правила. Мы должны здесь получать лечение, но заперты вместо того в одиночных клетках, за крепким непробиваемым стеклом. Наблюдаем друг за другом, словно рыбы в разных аквариумах, лишённые способности общаться. Они думают. что так безопаснее. Словно, если я не перекинусь парой фраз с Бэйном, это может что-то изменить в продажном и вонючем городе, что ненавижу всеми фибрами своей души. Глупо, весьма. У нас на данный момент нет общих дел, хоть имелись в прошлом. Знаю, что будут потом — когда выйду отсюда на свободу. Мне обещают, что останусь здесь до конца дней своих, но вижу ненависть, что плещется в глазах. Они не спокойны. Не равнодушны. Знают о том, что будет, пусть не в самом скором времени. Моё заточение здесь было практически добровольным. Моя жена — единственная причина, почему я тут оказался. Ни детектив Гордон, ни всё полицейское управление Готэма, ни любые иные мотивы, не имеют к тому никакого отношения. Всё упирается лишь в личный выбор. И мой заключался в том, чтобы позаботиться о собственной семье. Знаю, что сделал бы лучше это, находись  сейчас рядом. Готэм — вонючая клоака, но и он, словно театр, давно раздал своим актёрам роли. И я в ней занимал одну из главных. Теперь же, когда меня не стало, шакалы стекаются и грызутся, создавая ещё больший хаос, чем был. Взяв то, что мне было нужно, я продолжал получать лишь то, чего хотел. Теперь же...Впрочем, даже забавно, сколько раз Аркхэм был разрушен и менялся. Когда я был прокурором, все они, местные обитатели, имели возможность общаться. Затем, короткое время, тут были клетки, обычные железные прутья, словно все находились в тюрьме, а не лечебнице, что призвана была помочь им. А теперь....Кажется, местная администрация учится на собственных ошибках. Мы — те, кто судом, словно это могло быть объективно, признаны были больными. Поломанные психики и сместившиеся набекрень мозги. Рядом со мной были Джокер и Мистер Фриз. Мы вряд ли могли считаться похожими. Но они... Им проще создать для нас целую больницу. А после, каждый раз, возвращаться к тому,  с чего начинали.
Усмехаюсь лишь, когда на меня надевают кандалы. Говорят, что мы больны, но столь жестоко обращаются. Как можно? Я мог бы создать им невообразимое количество проблем. Охраны на каждого больше, чем в любой тюрьме. Ведь мы — сочетание худшего из того, что породил этот мерзкий город. Лечебница для душевнобольных преступников. Одно лишь  её наличие говорит о том, что Готэм представляет из себя.

Не могу сказать, что идти удобно — руки скованны за спиной, а ширина шага ограничена браслетами на ногах. Столько человек рядом, держат оружие, словно ждут вспышки в любой момент. Мог бы. Отсюда трудно выбраться без подходящего плана, но вряд ли что помешает отправить на тот свет несколько охранников. Они так уязвимы, когда думают, что защищены. Когда приносят нам еду и выводят на прогулку. Когда думают, что инъекции, что вводят нам, работают так, как должны. Причиняют физические страдания, кислотой растекаясь под кожей и выжигая последнее, что оставалось там живое. Но это даже иронично. Боль превратила нас в тех, а остальных заставила бояться нашей природы. И всё же, они продолжали считать, что это может помочь. Впрочем, со мной даже ироничнее. Харви Дент давно заткнулся, со своей неуместной моралью, был лишь я. В моей камере не было зеркал, которые можно было бы разбить, использовав осколки, к тому же, давно не видел собственного отражения. Они держат его далеко от меня, словно лишь это — вид того, что мне предстанет, единственная причина для всего. Даже забавно. Разве хуже нас делает встреча с самими собой? Но я помню, кем стал. Помню, словно неясные тени прошлого, как выглядел тот, кого называли Аполлоном. Помню, как Джильда гладила меня по лицу, своими тонкими артистичными пальцами. Она так и не прикоснулась ко мне после. Кроме прощания. Я добровольно согласился отправиться сюда, если это заставило бы её меня меньше бояться. Так чего опасаются все вокруг? Желай я никогда не оказываться здесь, мне не пришлось бы этого делать. Слишком умён как для тех, кто хотел меня убить, так и для тех, кто пытался понять. Ничего личного по отношению к детективу Гордону. Но наше противостояние, не имей он козырей на руках, вполне могло стать его длительной головной болью. В конце которой не обещано ничего, в качестве избавления от страданий. Кроме гильотины.
Растягиваю губы в улыбке, когда вхожу в комнату для свиданий. Чувствую неравномерность без  всяких зеркал — одну сторону тянет куда больше. И всё же, это наслаждение — вновь не радовать никого своим ликом. Тем, кто находился со мной рядом, было плевать. Но отвращения обслуживающего персонала было недостаточно. Ах, да. Наших надзирателей. Постоянно подбираю им не совсем то определение.
— Детектив Гордон... Усмехаюсь, не сводя с него взгляда, пока меня усаживают на стул и прицепляют к столу и и стулу. Вижу, как рассматривает процесс и от того немного раздражаюсь. Наверное, считал своей победой то, что оказался здесь — в конце концов, именно в его досье будет указано, что отправил сюда Двуликого, обвиняющегося в сотнях тяжких преступлений. Какой же он всегда был молодец. Честный. Бравый. Смелый. Обладающий ещё тысячей подобных качеств. Которые никогда, вот уж жалость, не имели в этом городе никакой ценности. Кто-то однажды, как я, переставал наконец сопротивляться очевидному. Кому-то эту истину придётся постигнуть несколько позже.
Но истинное удовольствие во мне порождает то, что мы вдвоём знаем правду. Я не рассказывал её ни на суде, ни на комиссии, что меня сюда отправляла. Без ложной скромности признавался в преступлениях, что совершал, но не называл причин, по которым дал надеть на себя наручники. Милое личико копа напротив? Вряд ли. Старая дружба? Тоже нет. Это Харви с ним был близок, считался когда-то лучшим другом. Но Гордон был частью системы, а та предала его. Дент сопротивлялся. Мне это не нравилось. Пришлось выжечь напалмом всё то, что их  связывало когда-то. Мне не удалось  справиться с воспоминаниями — это сложнее, чем принять абсолютно прописные истины. Но победа заключается  в том, что значения никакого они уже не имели. Да, мы помним, что Харви Дент был  когда-то прокурором, самым честным из всех, кого знал когда-то Готэм. И даже то, насколько искренне он хотел сделать этот ненавистный город лучше. И про всё, что было связано с Джимом — тоже. Но он молчит. Тот  эффект, которого пытались добиться в Аркхэме, влиял только на него, судя по всему. Боль его разрушила, она же окончательно подавила. Но я...Мы сходимся лишь в одном — в любви к Джильде. Однако, на том всё заканчивается. Я не настолько безумец, как они думают. Понимаю прекрасно, что я и есть он, а он и  есть я. Но они говорят про раздвоение личности, не понимая, насколько же всё иначе устроено. Я же не собираюсь им в том помогать.

— Нравится зрелище? Всё делают, чтобы я не создал проблем. И не способен был ни на какие действия, кроме как открывать рот для разговоров. Один охранник упомянул по пути, что детектив ко мне с интересным разговором, но расспрашивать я его о том не стал. Слишком много чести — вести диалоги с кем-то, вроде них. Всё предпочитаю узнавать из достоверных источников и составлять о том собственное мнение. Насколько же мне действительно станет любопытно.
Откидываюсь на жёсткую спинку неудобного стула, насколько возможно, не прекращая ухмыляться. Да, я был здесь и наверное, это порождало гордость в душе детектива. Воспользовался единственной моей слабостью, чтобы достичь собственных целей. Насколько он не походил на всех нас? Даже забавно, сколь крива правда, если смотреть на неё с разных сторон.
— Наверное, доставляет удовольствие видеть меня таким, детектив? Конечно же, мне интересно. Он — победитель в этой ситуации. Я в наручниках, а он восседает передо мной  и совсем скоро уйдёт. На свободу, которой у меня нет. Но я никогда не дам забыть ему  о том, что моё задержание — последний подарок Харви Дента. Будем считать, что по старой дружбе.
-  Старый друг в цепях. Благодаря бравой службе. Приятно считать себя победителем зла? В моём тоне нет ничего, кроме издёвки. Не утверждаю даже, что обо мне идёт речь. Но есть подозрение, что с Харви мы выглядим одинаково. И то, что он видит во мне, он должен видеть в нём. — У вас плохое понятие о дружбе, детектив Гордон. Он даже даже не пытался убить вас, когда мог. И у него бы получилось. А вы так... Говорю фальшиво-сочувствующим тоном, словно только о том и переживал целыми днями. Нет конечно. Джим Гордон — не моя история, а его. Мне ничего не досталось от этих взаимоотношений, кроме мерзкого чувства добровольного проигрыша. — Вы со всеми друзьями так, детектив? А я ведь слышал столько хорошего. Кажется, это понятие в вас извращено. Намеренно кривляюсь, наблюдая за реакцией Джима. Всегда старается быть скалой. Но как же это трудно, наверное, когда постоянно приходится делать нелёгкий выбор, идти против собственной природы. Впрочем, жалости от того к нему не испытываю. Всем пришлось. Этот мерзопакостный город никогда не позволит поступить иначе.